Читать книгу - "Битва дипломатов, или Вена, 1814 - Дэвид Кинг"

Граф Зичи был мастер на выдумки. В его салоне зародился новый вариант игры в шахматы. Гости облачались в костюмы королей, ферзей, слонов, пешек и передвигались, следуя командам, по полу, расчерченному на черные и белые квадраты.

И у Доротеи, помощницы Талейрана, появилось новое увлечение. Ее все чаще видели в компании с молодым австро-богемским аристократом, бравым офицером, графом Карлом Кламом-Мартиницем. Ему исполнилось всего лишь двадцать два года, но он уже успел стать любимцем бывшего командующего союзными армиями князя Шварценберга. Граф Клам успел и отличиться — спас жизнь Наполеону (в апреле 1814 года он отбил его от разъяренной толпы).

Доротея привлекла его внимание на императорской карусели в прошлом месяце, и представил их друг другу не кто иной, как Генц. С того дня граф Клам постоянно наведывался в посольство французов. Парочка прогуливалась верхом на лошадях в парке Пратер или обедала в фешенебельном ресторане «Римская императрица». В честь поклонника Доротеи шеф-повар Талейрана создал новый десерт — божественный праздничный торт «Клам-Мартиниц».

Своими кулинарными шедеврами шеф-повар Талейрана оказал честь и другим делегатам конгресса. К столу подавались, например, «бомб а-ля Меттерних» и «пудинг Нессельроде». Последнее угощение, посвященное министру иностранных дел России, особенно радовало гурманов — каштаны, смородина, изюм, взбитые сливки, но, если пудинг не получался достаточно сладким, его оставляли на ночь в вишневом сиропе мараскино. На столах он появлялся в виде ананаса.

Неудивительно, что на званых ужинах и приемах у французов всегда было людно. Шеф-повар Талейрана своими соусами, подливками и десертами творил чудеса для французской дипломатии. «Мне нужны не секретари, а кастрюли», — шутя, отвечал Талейран, когда его спрашивали о том, чего ему не хватает в Вене.

У Талейрана были и другие незаменимые помощники, создававшие привлекательный образ Франции, — балерина Эмилия Биготтини, очаровывавшая всех своими восхитительными танцами, художник Жан Батист Изабе, устроивший студию возле кафе «Юнглинг» в Леопольдштадте, где он неустанно писал портреты вельмож конгресса.

Каждый понедельник, как только открывались двери студии, к художнику валил народ, желавший запечатлеться или хотя бы взглянуть на еще не законченные или только начатые изображения светил Европы, которыми была заставлена вся комната. Кареты, выстроившиеся в ряд на улице, наглядно демонстрировали популярность студии, которую Изабе в шутку называл «галереей венценосных голов». Остроумный живописец, знавший множество пикантных историй о наполеоновском Париже, притягивал к себе людей как магнит. Дипломат Талейран не напрасно взял в Вену повара-искусника, балерину и художника. Каждый из них по-своему доказывал всей Европе, что истинная Франция — страна не Бонапартов, а людей миролюбивых, добропорядочных и вполне симпатичных.

* * *

Репертуар развлечений на конгрессе был необычайно разнообразен. В том же декабре в дни рождественского поста полные залы собирали так называемые tableaux vivants, «живые картины», представления, в которых актеры, выходя на сцену, застывали в различных позах, воспроизводя хорошо известные полотна или образы. Два джентльмена — Ла Гард-Шамбона и принц де Линь — присутствовали на одном из таких спектаклей, устроенном в императорском дворце.

Они пришли пораньше и заняли в уже заполненном зале места, зарезервированные для них рядом с княгиней Марией Эстергази. Заиграли рожки и арфы, возвещая о торжественном появлении монархов. Затем в бело-золотистом бальном зале разом погасли свечи — для того чтобы внимание зрителей было полностью обращено на сцену.

Актеры-любители исполняли сюжеты из мифологии и истории. Сначала они показали «Людовика XIV, преклонившегося к ногам мадам де Лавальер», потом не очень удачно изобразили «Ипполита, отвергающего обвинения Федры в присутствии Тесея». Оркестр играл произведения Моцарта, Гайдна, других композиторов, в том числе и приемной дочери Наполеона Гортензии, побывавшей некоторое время королевой Голландии.

Кульминацией шоу был выход на сцену — «гору Олимп» — богов и богинь — Юпитера, Юноны, Марса, Минервы, Меркурия и прочих верховных существ. В роли Аполлона, известного своей необыкновенной красотой, выступал граф де Врбна. В целом он вполне походил на Аполлона, если бы ему не мешала одна маленькая деталь — усы.

Устроители спектакля убеждали графа сбрить растительность — еще никто не видел Аполлона с гусарскими усами. Это абсурд, несоответствие надо убрать, требовал постановщик. Граф де Врбна не поддавался. Пришлось вмешаться самой императрице Австрии, и только ей удалось уговорить графа «снять это неудобство», как выразилась императрица. Можно сказать, удаление усов стало первым крупным успехом дипломатии на Венском конгрессе.

Наградив исполнителей аплодисментами и криками «браво», зрители дружно отправились на бал, актеры — по-прежнему в своих костюмах. В толпе мелькали царь, император, короли, королевы, бог войны, богиня любви, Людовик XIV. Царь России, как обычно, открыл полонез и повел за собой хвост марширующих танцоров по бальному залу и прилегающим комнатам дворца. Танцующий поезд миновал Талейрана, развалившегося в кресле, испанского посланника Лабрадора и кардинала Консальви, углубившихся в беседу, лорда Каслри, облокотившегося о камин. Его брат лорд Стюарт бесцельно бродил рядом с видом павлина. Выплыв из боковой гостиной, царь и его танцоры чуть не смяли на своем пути группу дипломатов, сосредоточенно игравших в вист.

После обильного ужина бал в полночь завершился, и гости императора разъехались набираться сил для следующего дня, который обещал быть не менее многотрудным.

Страсти, вызываемые зваными ужинами и балами, к наступлению глубокой ночи обычно стихали. Но не всегда и не для всех. У некоторых участников исторического события они только начинались.

Ла Гард-Шамбона возвращался под утро домой своим привычным маршрутом вдоль городских стен и, к своему великому изумлению, встретил на пути давнего хорошего друга, почтенного принца де Линя.

— Господи, принц, что вы делаете здесь в столь неурочный час и в такой холод? — спросил озабоченно Ла Гард-Шамбона.

Принц явно был чем-то расстроен. Он пробормотал что-то про любовь, ее сладость и ее боль. Он кого-то ждал, и свидание, по всей вероятности, сорвалось.

— В вашем возрасте, — сказал принц, — они меня ждали, а теперь я их жду, и самое отвратительное то, что они не приходят.

Уязвленным принцем завладела несвойственная для него грусть. Он вдруг заговорил о старости:

— На заре жизни вы купаетесь в удовольствиях, и вам кажется, что так будет всегда. Но время идет, годы летят и насылают вам парфянские стрелы. Наступает момент, — продолжал он жаловаться, — когда во всем вас начинают настигать разочарования, краски уходят из жизни, и существование становится бесцветным, как полинявшее покрывало. Э-эх, я давно должен был привыкнуть к этому состоянию!

Принц не успокаивался и все говорил, говорил о том, что он теперь ни на что не годится и никому не нужен. А когда-то его приветствовала Мария Антуанетта, прославляла Екатерина Великая, за советами к нему обращался Казанова.