Читать книгу - "Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина"

люди очень высокого положения. Она знала множество языков и необычайно многого достигла. У Тамары есть все основания гордиться ею, и Тамара была права, её защищая. Надя, я требую немедленных публичных извинений".

Надя неуверенно приблизилась ко мне и протянула руку. "Прости меня", – не поднимая глаз, еле слышно сказала она. "И мне жаль, что я так сильно тебя ударила", – ответила я.

"Се са (фр. – 'Вот и всё'), – воскликнула мадам Курба́, – и давайте об этом забудем. Барышни, приведите себя в порядок и возвращайтесь к танцам. Никто не будет наказан. Тебя же, Тамара, я немедленно отвезу домой и лично поговорю с твоей шер мама́н (фр. – 'дорогой мамой'). Позже, Надя, я пообщаюсь и с твоей".

Таким образом, не дожидаясь мисс Бёрнс, я отправилась домой вместе с мадам Курба́ в её старинном экипаже.

И велико было смятение домочадцев, когда я появилась с заплывшим глазом, царапинами по всему лицу и в порванной одежде и чулках. После же того, как мадам Курба́ рассказала всю шокирующую историю, Мамуся заплакала, Папуся принялся ругаться, Дедуся вздохнул и покачал головой, а Няня и мисс Бёрнс были так расстроены, что хором закудахтали, будто куры. И только Ванька радостно ухмыльнулся и, похлопав меня по спине, одобрительно произнёс: "Хорошая девочка! Так держать! Бей их в челюсть, как я тебя учил. Похоже, ты неплохо разобралась с этой Надей, если верить тому, что говорит твоя старая Курба́. В кои-то веки я тобой горжусь! Ты лучшая мелкая нищая скотинка!"

Позже, когда Танька зашла к нам на ужин и услышала о моей битве, она была так довольна, что, сняв один из своих золотых браслетов, надела его мне на запястье, промолвив: "Он будет напоминать тебе о твоей победе".

Затем они все поссорились с Мамусей, которую, по-видимому, рвало на части: с одной стороны, она была глубоко потрясена тем, что я, её дочь, устроила публичную драку; с другой стороны, она была полна ко мне жалости и любви. В конце концов она нашла золотую середину. Сначала, сурово нахмурившись, приказала мне в течение недели по тридцать раз на дню кланяться иконам и пять сотен раз написать в своей тетради: "Я больше никогда не буду драться". Потом же, лично уложив меня в постель и укутывая со слезами и поцелуями, прошептала: "Моя бедная, бедная цыганочка!"

На следующий день, в школе, Надя и её подруги меня избегали, но не грубо, а скорее подавленно, в то время как большинство остальных девочек окружили меня, всячески оказывая мелкие знаки внимания и демонстрируя, что они на моей стороне.

Но лучше всего было то, что среди них находилась и Софи́ – та Софи́, которая публично за меня вступилась и спасла от исключения. Она была моей подругой, настоящей подругой, ведь разве она сама не предложила дружбу и не доказала её перед всей школой? Наконец-то я больше не была "лишней" и всегда одинокой в этом мире. Наконец-то появился кто-то, кто мог поистине стать моей "парой", моей лучшей подругой. Да, только так. Мы с Софи́ могли бы стать лучшими подругами, самыми лучшими на свете. В своём экстазе я уже видела, как мы пойдём по жизни столь же близкими и неразлучными, как Ванька и Танька. Но мне следовало поскорее ей об этом сообщить, иначе бы она не знала, что нас ждало впереди. После того, как я несколько дней обдумывала этот серьёзный вопрос, пытаясь точно определить, какими словами всё до неё донести, я в итоге решилась и на одной из перемен подошла к Софи́. Моё сердце буквально рвалось из груди, руки были как лёд, в ушах звенело, а глаза наполнила "тёмная вода". "Что случилось, Тамара? – ласково спросила та. – Ты выглядишь расстроенной. Я могу чем-то тебе помочь?"

"Софи́, – сделав глубокий вдох, выдохнула я, – я должна тебе кое-что сказать. Это страшно важно, ужасно!"

"Хорошо, – приобняв меня, сказала она, – так в чём дело?"

"Ты будешь моей лучшей подругой, моей самой-пресамой, на веки вечные?"

Ну вот, слова были произнесены! Я сделала ещё один глубокий вдох и, крепко зажмурившись, стала ждать ответа, который должен был превратить меня в половину "пары".

На мгновение воцарилось молчание, затем Софи́ заговорила спокойным, добрым, сочувственным тоном.

"О, Тамара, дорогая моя бедняжка! Неужели это столь много для тебя значит? Ох, мне так жаль, так ужасно жаль! Но, послушай, я не смогу стать твоей лучшей подругой, как бы мне этого ни хотелось, так как у меня, душенька, уже есть такая подруга, и я не могу быть предательницей по отношению к ней".

Теперь я в ужасе смотрела на неё широко открытыми глазами. Каждое её слово было похоже на стекавшую по моей спине холодную воду … Значит, я ошиблась. Я предложила ей свою лучшую дружбу, а та ей была не нужна. Я должна была снова остаться одна, "лишней", навсегда. У меня не было "пары".

"О, не смотри так, – крепко прижав меня к себе, воскликнула Софи́. – Разумеется, мы можем что-то придумать! Подожди, я знаю, я поняла! Ты будешь моей второй лучшей подругой – как тебе такое?"

Вторая лучшая! С самого раннего детства я ненавидела такое выражение и всё, что оно обозначало: второклассная, второсортная, вторичная, подержанная … Вероятно, потому, что любимым выражением презрения Папуси было: "О, он второразрядный", – либо потому, что Няня гнушалась покупкой уже бывшей в употреблении, пусть и красивой одежды; либо потому, что мне никогда не нравилось надевать свои не самые лучшие наряды по случаю не самых важных событий. Какова бы ни была причина, я искренне ненавидела эти два слова, если они были составлены вместе. "Всё или ничего", – вот как я думала. Таков был мой личный девиз, мой экслибрис, который в раннее годы жизни я старательно вписывала во все свои книги. "Всё или ничего" – никогда ничего промежуточного и половинчатого.

И вот сейчас не кто-нибудь, а Софи́ предлагала мне стать её второй лучшей подругой! И это после того, как я предложила ей всю себя!

Со сдавленным вздохом я развернулась и побежала прямиком в гостеприимный "во́ттер глозе́тт" – единственное место, где, как я знала, я могла бы побыть одна. Там я села и заплакала, натянув подол на голову, чтобы заглушить издаваемый мною шум. Когда же прозвучал "кло́ппити-кло́ппанг" на следующий урок, я встала у чуда канализации на колени и, спустив холодную проточную воду, увы, ополоснула ею лицо.