Читать книгу - "Сказание о Старом Урале - Павел Северный"

К ночи, темной и неприветливой, разгулялся напористый ветер, зашумели леса вокруг Нижнего городка. Растревоженные шумом, собаки подняли разноголосый лай. Дозорным на стенах приказано было глядеть зорко, потому что намедни кто-то из охотников сообщил, будто видел в чусовских лесах небольшой отряд татарских разведчиков. А тут еще и собаки надрываются – кто их знает, может, и чуют опасность...

Ветер разволновал реку, она глухо билась о каменистые берега, точно и реке передалась тревога...

В воеводской избе мигает огонек: чадит фитилек, опущенный в плошку с жиром. За этим немудрым светильником сумерничают Голованов и Семен Строганов. Перед каждым ковшик с суслом.

Семен уже рассказал воеводе обо всем, что повидал на Медвежьем острове и услышал от монахини Алевтины. Рассказал, как в избушке-келье перед ним воочию предстал крошечный уголок московской Руси, как хозяйка со слезами на глазах молила его сохранить в тайне ее убежище на глухом острове.

– И давно они там хоронятся?

– Говорит, уже почти два года.

– Кто же их туда доставил и чем живут?

– Сказывает, что верные слуги помогли, перевезли в ладье из женского монастыря на Волхове, и с тех пор каждую весну и каждую осень приезжают проведать и припасы доставляют.

– Неладно, Семен Аникьевич! Значит, опасный у них враг, коли тайно в пустыне нашей без защиты спасаются. Не дознался ли ты, от кого они в побег ушли?

– Понял я одно: хуже смерти мать Алевтина людей московских боится. Видать, опасается, как бы до царского двора слух о ней не дошел. Конечно, с первого взгляда всю правду о себе она выложить не могла, но чует мое сердце, что не из простого рода эта монахиня Алевтина.

– В какой обители постриг приняла, не помянула?

– Нет.

– Думаешь, надо их в крепость перевезти?

– Обязательно нужно. Дознаются о них вогулы – живыми не оставят. У них на этот остров запрет наложен под страхом смерти.

– А монахиня даст согласие в городок перейти?

– Не даст, так силой перевезу. С вогулами шутки плохи, если кто против их правил поступает. Народ хороший, людей с Руси встречают добром, но кощунства не потерпят. Потому и говорю, волей или неволей, а увозить оттуда женщин этих надо поскорее.

– Думаю, что рассудил ты правильно.

– Значит, и откладывать нечего. Утром съезжу с людьми на остров и заберем их оттуда. Спросим совета у Трифона Вятского, как их житье здесь наладить.

– Добро. В разговоре монахиня имени своего мирского не помянула?

– Нет, только дочь назвала: Анна Муравина.

От этих слов Голованов сделал такое порывистое движение, что по стене заметались тени.

– Муравина? Свят, свят! – Воевода торопливо перекрестился.

– Знаешь ее?

– Как не знать боярыню Муравину? Поверить страшно, куда ее судьба завела. А ведь за этой судьбой вся именитая Русь следила.

– Мы тут на краю земли. Может, порасскажешь мне, лесному человеку?

– Будет прибедняться-то, Семен Аникьевич! Рассказал бы, да тягостно вспоминать.

– Неволить не стану. Может, и впрямь лучше не ворошить памяти твоей.

Голованов прошелся по горнице, понизил голос.

– Мне ли в просьбе тебе отказывать, Семен Аникьевич? Ничего от тебя не утаю, но обещай мне услышанное в себе похоронить.

– Обещаю, Макарий Яковлевич.

– Дело давнее. Тогда еще и во мне молодость кровь будоражила. Матушка Алевтина была тогда еще боярышней Хлебниковой, новгородка родом. Без матери девушка выросла. Любимица была у отца. Красавица видная. Весь Новгород про ее красу знал. Своевольная была, над людьми молодыми кичилась, над подружками верховодила. Себя поумнее других считала, над стариками и то порой посмеивалась. Пригожесть свою превыше всего ставила. С материнской стороны была в ней свейская кровь.