Читать книгу - "Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт"

будущего мужа Шахерезады и его брата. Предстояло обсудить ДДТ и астрологию, память и революцию, смерть прошлого и шизофрению, приобретенное и врожденное, преподавание языка в школе, Шекспира, Достоевского, миссис Битон[40] и Д. Г. Лоуренса (который шел в придачу к сексу и замкам).

В первом выпуске гостями Фредерики стали Джонатан Миллер и Ричард Грегори[41]. Лекции последнего в рамках рождественских чтений в Королевском институте были посвящены «умному зрению»: он сполна позабавил зрителей разного рода картинками-головоломками, играми с зеркалами и всевозможными трюками. Телевизор был призван проверить восприятие зрителей, обратив внимание на общие предубеждения о том, как мозг конструирует зримый мир. Миллер же рассуждал о предметах самых разных: о детском взгляде на викторианские нормы поведения в книгах об Алисе, о психоаналитическом истолковании узких дверок, потерянных ключей, сокровенных садов, математических игр, словесного перевозбуждения, фотографий и зеркал, поверхностей и глубин, себя и другого. Отметил он и увлечение сюрреалистов сновидческим миром Алисы, и интерес Кэрролла к двойникам и близнецам.

Алиса, по его словам, дитя викторианского века, и в ней необыкновенным образом сплетаются разные элементы мира взрослых: нормы и правила, скрытые намерения, всепожирающие чувства, непостижимые условности. Она – типичный английский эмпирик, заметила Фредерика. Ничто ее не смущает, не сбивает с толку, не приводит в замешательство. Она твердо уверена в своем существовании, как бы ее ни растягивали, ни сжимали, ни убеждали в том, что она змея. Кэрролл смотрел на мир взглядом ребенка.

Оттолкнувшись от эмпиризма, взялись обсуждать смысл и бессмыслицу. Ричард Грегори получил предмет недели – зеркальце викторианских времен, оправленное в серебро, украшенное гроздьями серебристого винограда, венками из серебряных виноградных листьев и вьющимися серебряными усиками. Зеркала, по его словам, значимы с самых древних времен. Викторианское зеркало навело его на мысль о древних зеркалах, которые использовали в своих религиозных церемониях манихеи. Они полагали своим долгом высвобождать свет, запертый в материи, а виноград считали одним из вместилищ такого запертого света. Впрочем, что манихеи делали с запертым или отраженным светом, неизвестно. Аристотель, ученый рассудительный, утверждал, что, если женщина в период менструации смотрит в зеркало, его поверхность окрашивается в кроваво-красный цвет. Происходит это потому, что, по мнению Аристотеля, между ярким глазом, полным кровеносных сосудов, и гладким зеркалом из блестящей бронзы есть сродство. И сквозь прозрачный воздух они друг на друга влияют. Хорошо осмысленная бессмыслица.

Стол был накрыт для чаепития. Во внушительном серебряном чайнике, как в кривом зеркале, отражались три лица: Фредерика – клюворылая ведьма, Миллер – кудрявый мордастый Вакх, Грегори – пещеристый Плутон. На столике были расставлены тарелки, серебряные и стеклянные, в которых, как потом обнаруживалось, ползали гусеницы, расчлененные, полосатые, щетинистые, с сажистыми глазами и хоботками-рожками, оранжевыми, золотыми и зелеными.

На самом деле Алис было две, объяснял Ричард Грегори: Алиса Лидделл, героиня «Страны чудес», и ее кузина Алиса Рейкс, которую Чарльз Доджсон дразнил, демонстрируя, что апельсин, который она держит в правой руке, в зеркале оказывается в левой. «А если, положим, я стою по ту сторону, – спросила эта умненькая Алиса, – разве апельсин не окажется в правой руке?» Отсюда, продолжает Грегори, и возникла идея пройти насквозь, посмотреть с другой стороны. Он подробно остановился на логических путешествиях и отражениях зеркал, меняющих местами левое и правое, но не верхнее и нижнее, буквы так же, как лица. У Доджсона был друг Джон Генри Пеппер, который использовал частично отражающие зеркала на сцене, заставляя актеров появляться, исчезать, двоиться, растворяться в воздухе как призраки, как Чеширский кот. У зеркал была своя алогичная логика. Миллер рассуждал о случайности, порождаемой зеркалами и фотографиями, которые, независимо друг от друга, впервые проявились в серебристом тумане на стекле. В объективе мелькали призраки Фредерики, Миллера, Грегори. Гусеницы крутились калейдоскопом.

Фредерика отметила, что в ходе разговора с гостями вспомнила, как часто Алиса тоже оказывалась меж двух доброжелательных собеседников. Грифон и черепаха Квази. Или не столь доброжелательных. Кролик и Шляпник, Хенгист и Хорса, Морж и Плотник, Красная Королева и Белая Королева. Траляля и Труляля, произнесла она, опустив глаза, и мимоходом вспомнила математичных Оттокаров и их лица в окошке цокольного этажа. Но Джонатан Миллер подхватил эту мысль и помчался дальше, описывая беспорядочный порядок навязчивых удвоений Кэрролла, который при этом был Доджсоном, который придумал словесные головоломки и сизигии: дуб – зуб – зуд – суд, Морж и Плотник.

Первая передача удалась. Удалась потому, что два очень умных человека, в гармонии с камерой и с собой, благожелательно и чутко относившиеся к Фредерике, раскрыли в ней все лучшее. В рабочем такси, доставлявшем ее домой, где ждала пустая (не заправленная) кровать и спал сын, она взглянула на свой призрак в черном окне и торжествующе улыбнулась. Подумала об Алисе и о себе. Рядом с этими многознающими мужчинами, превосходящими ее кругозором, она чувствовала себя умненькой девочкой. Ничего особенного ей делать было не нужно, и было приятно чувствовать, что они дарят ей ощущение чего-то бесконечного, что можно открывать и обсуждать. Она вновь ощутила в себе неодолимую детскую энергию. Хочу, хочу, хочу, кричала она, как птица в гнезде с раскрытым клювом. Она подумала, что хочет женственности и секса. Знание она проглотила целиком, с ее-то ненасытностью и хорошим пищеварением, но раньше оно для нее значения не имело. Теперь, возможно, время пришло. Двое мужчин ловили движение мысли, ловили мгновение, как Китс, наблюдающий за воробьем[42].

Она смотрела сквозь себя, в черное окно черного экипажа, и ей нравилась разреженность тех штрихов, что составляли ее образ: пятно, блики, темная линия рта, отблеск меди. С каким-то молниеносным ужасом она подумала, что кровавое зеркало Аристотеля – своего рода таинство. Женщины и кровь, кровь и секс. Аристотель, по словам Грегори, считал, что сперма и менструальная кровь – одно и то же. Пылкая уверенность Алисы, незаурядного ребенка, рассыпалась. Она так хотела стать актрисой. Ей хотелось играть, повторять изящные движения за тем, кем она еще не была. Она – Алиса, но сдуру хотела стать Джульеттой, Марией Стюарт, Клеопатрой. Хотела преисполниться шекспировских слов о жизни и любви. В памяти всплыли огромный чайник и зеркальные тарелки с личинками, а призрак в окне посмеивался. Нет, подумала Фредерика, которая вот-вот преломится на тысячи расколотых и сверкающих Фредерик по всей стране, я не хочу играть. Я хочу думать. Хочу ясности. И чудес. Чудесатее и чудесатее.

Идея следующего выпуска «Зазеркалья» всецело принадлежала Фредерике. Мысль пришла, когда Лео, отказавшись есть мясное рагу, стоившее ей немалых трудов, вдруг