Читать книгу - "Книжный магазин в Мейфэре - Элиза Найт"

слишком хорошо справлялась с этой работой? Затмевала его? Ведь те, с кем я трудилась здесь бок о бок, часто превозносили мои достоинства. Неужели мой эгоистичный муж, пытающийся играть роль короля, страшился моей популярности?

– Ты прав, – сказала я с горечью. – В конце концов, я «дочь пэра», и меня, конечно, больше ценят в Лондоне.

Лицо Прода сделалось непроницаемым. Не верилось, что наш день начался так чудесно, что мы пережили те трепетные мгновения на пляже. Почему я всегда покупаюсь на эти счастливые моменты? Пора уже быть честной с собой. Между нами накопилось слишком много невысказанного, слишком много боли, мучений и разочарований. Слишком много потерь. Слишком много сожалений. Слишком много предательств.

Наверное, Прод видит во мне лишь легкомысленную глупышку с пристегнутым к моему имени словом «достопочтенная». Мое сочинительство ничего для него не значит. Писала ли я для журналов, публиковала ли собственные романы – он находил это нелепым. И даже два тома переписки, которые я подготовила к выпуску, не произвели на него никакого впечатления. Пришло время прекратить попытки – по крайней мере сейчас.

Натянуто улыбнувшись, я сменила тему: поинтересовалась, что он собирается делать после того, как отплывет первый корабль. Как я и ожидала, лицо Прода прояснилось. Больше всего он любил говорить о себе.

Между тем я размышляла над своими разрушенными иллюзиями. Если бы я могла вернуться назад и изменить единственную вещь в своей жизни, то я не согласилась бы выйти замуж за Питера Родда.

По крайней мере, опыт, полученный в Перпиньяне, дал мне материал для следующего романа. И я не позволю Проду, сестрам и Ма уверить меня в том, что это вздор.

Дорогой Марк!

В Лондоне многое изменилось. Кажется, ужасы войны последовали за мной по пятам из Франции – или, по крайней мере, уверенность в том, что война не за горами. Сколько пройдет времени до момента, когда беженцы начнут разбивать лагеря на наших берегах или мы сами будем вынуждены бежать? Возможно, я слишком драматизирую, но мои глаза открылись, и это навсегда.

До моего отъезда в Перпиньян никто из нас не воспринимал всерьез противогазы, которыми правительство обеспечило британцев. По крайней мере почти никто из нашего круга. А теперь я вижу женщин, которые носят свои противогазы в модных сумочках, словно это обычный аксессуар… Вообще-то я и сама только что купила в «Хэрродс» противогаз модного голубого оттенка. Какой абсурд!

С любовью,

Нэнси

В июле начали распространять брошюры, чтобы помочь населению подготовиться к светомаскировке. В них содержались инструкции, как закрывать материей окна, чтобы они не светились ночью, превращая дома в потенциальные мишени. Даже автомобилям и грузовикам предписывалось выключать фары после захода солнца и передвигаться во мраке – либо не ездить совсем.

В августе наш премьер-министр приказал провести проверку затемнения в Лондоне с соблюдением всех правил. Автомобилям, правда, разрешалось оставить тусклые боковые огни, чтобы освещать дорогу. К первому сентября светомаскировку ввели повсеместно, а после захода солнца в городе гасили весь свет.

Я достала плотную ткань, чтобы закрыть наши окна. Если обнаруживалось, что в каком-нибудь доме нет светомаскировки или кто-то забыл о ней, позволив хотя бы одному золотистому лучику прорезать ночь, в дверь стучал сердитый уполномоченный по ПВО или полисмен. Они требовали исправить ситуацию и, вероятно, выписывали штраф.

Если Люфтваффе когда-нибудь доберутся сюда (увы, все признаки указывали на это), то никто не захочет оказаться виноватым в том лучике света, который немецкий самолет, летящий над Лондоном, увидит и выберет мишенью.

Ткань, оставшуюся от затемнения своих окон, я отдала книжному магазину «Хейвуд Хилл», радуясь тому, что могу защитить место, ставшее для меня вторым домом. Прежде я спокойно ходила по улицам ночью – светили уличные фонари, и на тротуарах было оживленно до самого рассвета. Но теперь, в кромешной тьме, все казалось незнакомым. В любую минуту кто-то мог врезаться в тебя, оставив лежать на мостовой с прокушенной губой.

Днем рабочие рисовали на улицах белые квадраты через каждые двенадцать дюймов, так что тротуар стал похож на шахматную доску. Это облегчало перемещение по ночам для пешеходов и водителей. Белые полоски рисовали на светофорах и даже на деревьях – блестящая идея, если учитывать, сколько автомобилистов пытались приложить свои транспортные средства к стволам.

Некоторые чудаки рисовали белые полоски даже на своих собаках и кошках, и я шутила, что скоро в Котсуолдсе станут метить черным и белым коров.

Многие копали ямы на задних дворах для установки бомбоубежища Андерсона [60] – полукруглой железной конструкции, присыпанной землей для защиты от бомбардировок. К счастью, Па еще год назад позаботился об этом в Ратленд-Гейт и затем помог мне в Бломфилде.

В середине августа, нуждаясь в отдыхе от города (и от Прода, вернувшегося домой из Перпиньяна), я присоединилась к Ма, Па и Деборе в их поездке на Инч-Кеннет [61]. Воздух там дышал свежестью, и кромешная тьма окутывала местность не из-за режима светомаскировок, а потому, что на целые мили вокруг не было ни души. Я гуляла по вересковым пустошам и бросала палки собакам на берегу. Наслаждалась вкуснейшим жарким, приготовленным Ма, с испеченным ею хлебом. Дебора развлекала нас, читая вслух письма от ее лондонских друзей.

Правда, получать почту на этом унылом острове было практически невозможно. Меня удивило наличие в доме радиоприемника. Телефон отсутствовал, и, чтобы узнавать новости, требовалось отправиться на маленькой лодке в деревушку Грайбэн. Чтобы не плавать впустую, Ма договорилась с тамошним начальником почтового отделения о средневековых дымовых сигналах и вооружилась биноклем.

Утром третьего сентября пришли дурные вести. В одиннадцать утра мы вчетвером, затаив дыхание, сидели у радиоприемника. Вскоре он с треском ожил, и слова премьер-министра, которых мы опасались, прозвучали громко и ясно:

– Я говорю с вами из Зала кабинета министров на Даунинг-стрит, десять. Сегодня утром британский посол в Берлине вручил немецкому правительству ноту. В ней говорится, что если к одиннадцати часам мы не услышим об их готовности немедленно вывести свои войска из Польши, то между нами возникнет состояние войны. Должен вам сказать, что подобных гарантий мы не получили, и, следовательно, наша страна вступила в войну с Германией.

Остальные слова заглушили мои бросившиеся вприпрыжку мысли. Пробежавший по позвоночнику холодок сковал движения. Нас так долго предупреждали о возможной войне, но мы не хотели верить в это. Вся возня со светомаскировкой и противогазами казалась теперь бессмысленной.

Однако слова премьер-министра прозвучали четко, не оставляя сомнений: «Наша страна вступила в войну с Германией».

Мне нужно в Лондон, к Проду. После возвращения из Франции