Читать книгу - "Семейная хроника - Татьяна Аксакова-Сиверс"

В конце 90-х годов Алексей Алексеевич ушел в отставку и поселился в Попелеве — с Надей и Володей, тогда как Мария Владимировна, забрав младших своих детей, Прасковью и Николая, переехала к их фактическому отцу Алексею Николаевичу Ергольскому. Именье Ергольских Клюксы стояло на левом берегу Жиздры, немного выше Березичей. Деревни к югу от Козельска до сих пор хранят в своих названиях следы татарского нашествия — первая же в этом направлении деревушка, где в 1332 году стояла осаждавшая Козельск рать, так и называется Орденки.

Клюксы унаследовал неженатый Андрей Николаевич Ергольский. Алексей же Николаевич, получив лесной участок на правом берегу реки, построил там дачу под названием «Отрада». Туда-то и поехала старшая дочь Марии Аркадьевны Запольской в качестве гувернантки.

В ближайшем окружении Марии Владимировны постоянно присутствовали два ее брата Петр и Алексей Блохины. Первый в молодости служил в каком-то кавалерийском полку, в каком именно выяснить было трудно, так как он постоянно менял околыши своей фуражки, а рассказы его были сбивчивы; он оказывался то «павлоградцем», то «глуховцем». Представляясь, Петр Владимирович говорил: «штаб-ротмистр Государя моего!»

У Петра Владимировича было небольшое имение на берегу Серёны, где он жил со своей многочисленной, но не совсем «оформленной» семьей. Семья эта состояла из Надежды Васильевны, по первому мужу Заседателевой, и многочисленных детей, которых Петр Владимирович постепенно «оформлял». Часть зимы Петр Владимирович проводил в Москве. Он знал толк в лошадях и до самой революции служил стартером на бегах. Вращаясь в обществе коннозаводчиков, Петр Владимирович обладал некоторым светским лоском, чего никак нельзя было сказать о его брате Алексее; последний, покинув свою жену (которая была дочерью дьячка) и ее многочисленное потомство на попечение сестры, Марии Владимировны, сошелся с попелевской крестьянкой Фионой и поселился в деревне, отличаясь от остальных мужиков только тем, что больше дрался и требовал к себе некоторого почтения как к барину. Вместе с тем он был умнее брата Петра, не предавался фантастике и трезво смотрел на вещи. В 1902 году Алексей Алексеевич умер и был похоронен в ограде попелевской церкви. По его завещанию, младшие дети не только унаследовали его имя, но получили наиболее ценную часть имущества — имение Церлево в Темниковском уезде Тамбовской губернии. За сыном Владимиром осталось Попелево; Надежде Алексеевне было выделено небольшое поместье Плюсково на реке Серёне, стоявшее против аксаковского Антипова, но жить она временно осталась с братом в Попелеве.

После смерти отца Владимир Вяземский всецело подпал под влияние дядюшек Блохиных, что отнюдь не способствовало упорядочению его жизни. По комнатам попелевского дома бродили собаки, повсюду валялись уздечки, нагайки и охотничьи принадлежности. Главное богатство Попелева — сорокадесятинный фруктовый сад — был весьма невыгодно сдан в долгосрочную аренду. Остальное хозяйство перешло в руки Алексея Владимировича, а молодой хозяин проводил время на охоте у матери в «Отраде» и в разъездах по округе. На деревне ни одна свадьба, ни один престольный праздник не обходился без него. Крестьяне любили «простого» барина, шли к нему и за веревкой, и за бороной, как в собственный сарай, и не обижались, если он, по пьяному делу, давал кому-нибудь по шее.

Внешне Вяземский в ту пору был типичным «добрым молодцем». Громадного роста — всегда на полголовы выше самых высоких окружающих, с волосами, расчесанными на прямой пробор, низким лбом, круглым лицом, серыми, оттененными темными ресницами глазами, он не мог назваться красивым, но был во всяком случае видным малым.

Летом 1907 года мама и тетя Лина сидели в ожидании поезда на станции Сухиничи-Узловые. В зал шумно вломились два пассажира: Владимир Вяземский в белой поддевке и дворянской фуражке (той самой, которая называлась «не бей меня») и Илья Львович Толстой. Мама и ее сестра в то время были с ними не знакомы, но из разговоров вновь прибывших можно было понять, что они едут из «Отрады» в Калугу. Оба находились в приподнятом настроении. Калужский поезд опаздывал. Ждать было скучно, и оба путешественника, еще раз подкрепившись в буфете, принялись вымещать свой гнев на дежурном по станции, причем это делалось способами не только не соответствующими теории непротивления злу, но переносившими в эпоху пушкинских станционных смотрителей и нетерпеливых фельдъегерей. Мама рассказывала об этой сцене с порицанием, а более радикально настроенная тетя Лина — с ярым возмущением.

Возвращаюсь на полгода назад. Когда Борис Аксаков осенью 1906 года вернулся в училище, оказалось, что перенесенный им тиф дал осложнение — потерю памяти. Принимая во внимание, что в корпусе и в училище Аксаков шел первым, начальство и доктора направили его на отдых в деревню. Борис поселился на зиму в Антипове, где в то время жили его мать и сестра Ксения, работавшая учительницей в местной школе. Отец приставил Бориса к хозяйству и, в частности, к варке яблочного теста, а мать закармливала печеньем и окружала чрезмерными заботами, которые встречали с его стороны довольно холодный прием. Угодливость матери ему не импонировала; еще будучи кадетом, он проявлял какую-то странную нелюбовь к внешнему проявлению чувств. Когда весь год ожидавшая его приезда на вакации мать выбегала на крыльцо, чтобы его обнять, он спешил ее отстранить под предлогом, что запылился в дороге, что ему надо умыться, прежде чем здороваться, словом, сразу окатывал ее ведром холодной воды. Эта черта осталась в нем на всю жизнь.

Соседство двух ничем по существу не занятых молодых людей, какими были в ту пору Вяземский и Аксаков, привело к тому, что их жизнь превратилась в сплошные разъезды и развлечения. Своего апогея веселье в Козельском уезде достигло на святках, когда молодежь под предводительством Марии Владимировны Вяземской организовала группу ряженых, которые под видом колоды карт разъезжали по соседям, распевая тут же сочиненные на злобу дня стихи, объединенные в поэму «Козелиаду».

Внимание, которое Надя Вяземская начала уделять Борису Аксакову на именинах у Запольских, перешло в нечто более серьезное; произошел разговор, после которого Борис, уезжая в Петербург, написал Наде письмо следующего содержания: «Если Вы переведете значение Вашего имени на французский язык (Espérance), то в том слове Вы найдете то, что является препятствием для достижения Вашей или нашей /я не знаю, как точно было написано/ цели (Père)»^[37].

Весною Борис был выпущен из училища в Московский полк. Надя Вяземская (par dépit)^[38] вышла замуж за ничем не примечательного офицера Бахтина, вскоре умершего от туберкулеза, и переселилась в Плюсково. На этом я покидаю Вяземских, Блохиных и Аксаковых, чтобы снова встретиться с ними шестью годами позднее, то есть в 1913 году.

В 1907 году большой аладинский дом подвергся капитальному ремонту. Бабушка и дедушка переселились во флигель, а мы провели лето в Радождево, что еще более укрепило мою дружбу с Лялей и Катей Запольскими, которых я аккуратно посещала зимой в московском Дворянском институте (после того как маме удалось определить их обеих в это вновь открывшееся первоклассное учебное заведение на стипендии).