Читать книгу - "Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас"

Чудно это и диковинно, а между тем воистину выходит так, что регентство Бирона для цесаревны благополучие. Будь принц Антон — было бы хуже… А будь ваш фельдмаршал регентом, то и совсем нам бы, приверженцам Елизаветы Петровны, карачун был.

— Что вы?! — удивился Коптев.

— Верно вам говорю, мой дорогой. Миних не любит цесаревну, да и она его недолюбливает. Вы не сказывайте ему, что были у меня, а я не скажу ей, что узнал вас и беседовал с вами, любимцем его. Диковинные времена. Все — лагери, все — враги. А мы, грешные, только путаемся в их лагерях и их вражде, будто ныряем в море бедствий. Один погубил, другой спас, третий опять погубит… Диковина! Вот теперь кровопийца всероссийский — чуть не монарх, а цесаревне и её приверженцам будет легче… Желал бы я ему погибели скорейшей, но боюсь регента-принца или регента-фельдмаршала. Помилуй Бог тогда!.. Вот уже две недели, что герцог крутит всё, и в столице, и по всей России, а ещё ни один из нас, елизаветинских верных слуг, не тронут…

XXXI

Часто бывает, что люди ссылаются на злую судьбу-мачеху. А судьба ни при чём — будто её нет, будто она отсутствует, не видит, не слышит, и на неё только один поклёп.

Но бывает и так, что человек, даже люди, и много людей, единодушно стремятся к одной цели, немудрёной для достижения, а она тут, истая мачеха, упрямо-злая, будто остервенелая в беспричинном гневе. И невидимой рукой борется она с человеком, с людьми и, заслоняя желанное ими, творит своё наперекор… И чем отчаяннее с ней, судьбой, борьба, тем и она злее, беспощаднее и победоноснее.

Старик Бурцев тотчас же отправился к своей покровительнице и, объяснив цесаревне всё дело Львовых, умолял защитить. Елизавета Петровна немедленно побывала сама у регента с тем же, с объяснением и просьбой. Герцог обещал всё, но подивился мысленно тому, насколько же наперсник[21] должен быть наивен и неосторожен, чтобы ловкий малый мог его провести, как младенца. Призвав Шварца, герцог строго пожурил его. Однако, не находя особой вины в деле старика Львова и оправдывая сына в том, что он пожелал дерзкой комедией спасти безвинного отца, герцог решил, что можно обоих освободить. Шварц уже был возмущён и озлоблен тем, что генерал Ушаков после первого же допроса Львовых доказал ему его ослепление и наивность. Теперь он ещё более обозлился, что дело об названце дошло до самого герцога, от которого он хотел всё скрыть, и он попросил разрешения герцога обождать с освобождением Львовых, с целью добиться только, откуда у Петра Львова взялись документы на чужое имя, и затем достать самого настоящего Зиммера.

По желанию, высказанному герцогом, Шварц обещал не пытать лже-Зиммера, но об его отце речи не было. И в тот же день начальник канцелярии регента снесся с начальником Тайной канцелярии, предлагая «сугубым пристрастьем» выведать у старика, где его сын достал бумаги на имя Зиммера.

Павел Константинович был подвергнут пытке… Но он ничего не мог отвечать, ибо ничего об этом не знал. После двукратного поднятия на дыбу и тридцати ударов плетью он повис без сознания и, отцепленный, не скоро пришёл в себя…

Разумеется, Тора Кнаус, узнав о новом арестовании Зиммера, действительно на этот раз оказавшегося Львовым, тотчас бросилась к крестному отцу с мольбой простить её полужениха, оправдывая его тем же соображением, что и герцог.

Шварц тогда заявил крестнице, что Львов — двойной обманщик. Он обманул также девушку, ибо есть сведения, что он — почти жених внучки Бурцева, за него распинавшегося перед цесаревной. Тора была поражена известием, но решила собрать свои сведения о коварстве молодого человека.

Через дня три после разговора с наперсником о ловком и дерзком названце случилось нечто, что озадачило самого герцога.

Когда Бурцев бросился к цесаревне просить её за Львовых, одновременно друг их, Коптев, решился тоже просить об них и своего покровителя.

Фельдмаршал уже прослышал кой-что, так как в Петербурге ходил слух и были толки о молодце лже-Зиммере. Узнав от Коптева всё в подробностях, граф Миних воскликнул:

— Чудо-парень! Вот теперь мне бы эдаких!

— Спасите его, — заявил Коптев, — и я отвечаю вам головой, что он станет вашим верным слугою.

Миних обещал помощь, но решил не просить почему-то регента лично, а действовать вернее и лучше. Он тотчас же обратился с просьбой к самой принцессе. Анна Леопольдовна, конечно, согласилась поговорить с регентом о таком, собственно, пустом деле. И при первом же посещении герцога принцесса обратилась к нему с просьбой о Львове-Зиммере и его отце.

Почему-то озадаченный Бирон спросил принцессу, откуда она знает о названце. Принцесса, не желая ссылаться на графа Миниха по его просьбе, стала лгать, путать и наконец совсем запуталась.

Бирон был совсем озадачен… Ему думалось: «Если за одного и того же человека просят равно и цесаревна, и принцесса, причём последняя скрывает, откуда и как знает про это дело, то этот названец, должно быть, личность незаурядная и, конечно, личность прямо сомнительная!..»

В тот же день к регенту явился с докладом Шварц и в числе других дел доложил об освобождении Львовых. Причиной было то, что крестница, не добившаяся никаких доказательств, что Львов — жених Бурцевой и её обманывал, заболела от волнения и отчаяния… Она вдобавок узнала, что Ушаков будет пытать обоих Львовых.

Разумеется, горе крестницы, которую Шварц любил, подействовало. И он решился сам ходатайствовать теперь за человека, нагло насмеявшегося над ним.

Но Шварц изумился… Герцог насупился и сказал:

— Ну, mein lieber, теперь вы за Львова, а я против!.. Пускай сидит. Да прикажите, чтоб Ушаков немедленно выяснил, что это за люди. Ваш Львов-Зиммер мне крайне подозрителен. Таких молодцов я в столице не потерплю!.. Это не простой комедиант, а первосортный!.. Если он вас провёл, то он так же проводит за нос и других лиц, более высоко стоящих, чем вы… А с какой целью и как — вот это и надо узнать. Дайте знать Ушакову от моего имени. Строжайший сыск и допрос!..

Шварц вышел от герцога совершенно смущённый. Очевидно, казалось ему, что он сам не знает всего того, что знает герцог, чтобы так выражаться.

В тот же день поздно вечером, почти в полночь, в застенке Петропавловской крепости двое человек по особому приказу регента были подвергнуты сугубой пытке… Один — молодой — был после дыбы и кнута доведён