Читать книгу - "Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас"

Львов тотчас же сел за писание целого послания. Обращаясь к Карлу Кнаусу, он, собственно говоря, обращался к Торе. Припоминая прежние хорошие отношения, благодаря за гостеприимство и дружеские чувства к нему, он говорил, что между семейством Амалии Францевны и им произошло большое недоразумение, что истинные чувства его ко всему семейству вообще и к Доротее в особенности всё-таки совершенно им неизвестны. В настоящую же минуту, находясь в крепости вполне неожиданно, несправедливо, даже непонятно каким образом, он просит об одном одолжении… просить Карла посетить его, чтобы лично переговорить о многом, касающемся не только его ареста и его дела, которое непременно выяснится очень скоро, но переговорить и о других важных обстоятельствах, чисто личных, сердечных…

Разумеется, письмо это, прочитанное Амалией Францевной, Торой и Карлом вместе, произвело на них большое впечатление. Ограниченная женщина, г-жа Кнаус, влюблённая по-прежнему Тора и юный, доверчивый Карл равно поверили искренности послания прежнего близкого человека.

Тора, ненависть которой к Зиммеру в несколько мгновений от прочтения нескольких фраз перешла снова в любовь, настояла на том, чтобы брат ехал немедленно в Петропавловскую крепость на свидание с заключённым, а сама решила тотчас же приступить к делу и заняться немедленным освобождением Зиммера чрез крестного отца.

Амалия Францевна сообразила, однако, что если уж так долго сам Шварц не вступается за своего любимца и оставляет его в крепости, то, стало быть, есть на это серьёзные основания, и хлопотать за него если для них и не опасно, то будет совершенно бесцельно.

Однако Тора настояла на своём, и брат её немедленно отправился в крепость. О нём доложили, и начальник Тайной канцелярии разрешил немедленно провести юношу в камеру Зиммера.

Одновременно Тора уговорила мать просить Шварца немедленно приехать к ним по весьма важному делу. Шварц ответил посланному, что ему не время и что он просит или обождать, или пускай если не сама Амалия Францевна, то его крестница приедет к нему объяснить, в чём заключается важное дело.

И в тот же вечер Тора сидела в гостиной своего крестного отца и горячо просила его спасти ни в чём не повинного Зиммера.

— А я думал, — насмешливо улыбаясь, вымолвил Шварц, — что Fräulein Тора, моя крестница, будет просить о том, чтобы я приказал пытать Зиммера и сослать. Я думал, что она относится к названцу неприязненным образом, желала бы скорей его погибели, нежели спасения. Вот вы, девушки! У вас семь пятниц на одной неделе, как говорит русская пословица.

Затем Шварц объяснил Торе, что он собирается сам, немного обождав, заступиться за Зиммера и, во всяком случае, не допустить, чтобы его пытали. Если же он не освобождает его тотчас же, то по одной причине. В деле есть нечто крайне странное. Есть единогласное показание пытанных лиц, которого он, Шварц, окончательно понять не может, а оно имеет большое значение. Чиновник, служащий в канцелярии самого герцога, изъяснялся на одном вечере так, что выходило, что он враг, а не приверженец герцога. Разумеется, это обстоятельство, может быть, ещё и выяснится.

Во всяком случае, Шварц обещал крестнице, что Зиммер не будет допрошен с пристрастием, так как его виновность далеко не доказана.

К изумлению и счастью Торы, на третий день утром у них в доме появился сам Зиммер.

Он был освобождён и явился горячо благодарить семью за покровительство.

Обстоятельства научили прямодушного Львова быть коварным Зиммером.

Пробыв долго у Кнаусов и затем оставшись наедине с Торой, молодой человек вёл себя вполне недобросовестно, лукаво и лживо, думая: «Своя рубашка к телу ближе!»

Разумеется, Тора тотчас же заговорила с Зиммером — хотя и не прямо, а прозрачными намёками — об их отношениях, об её привязанности к нему…

И Зиммер не отвечал так, как когда-то г-же Кнаус, прямо и резко отказываясь от любви молодой девушки. Теперь он говорил, что ввиду поступка Торы, её защиты и спасения его из заключения он относится к ней совершенно иначе… Он теперь только оценил её. Всё дело теперь в некоторых обстоятельствах. Надо только потерпеть, не спешить с решением какого-либо важного вопроса.

— Надо вообще подождать, пока я не устрою свои дела в Архангельске, — говорил Зиммер.

«Надо обождать, пока я не убегу из Петербурга и не повенчаюсь с Лизой!» — думал в то же время Львов, мысленно спеша к Бурцевым.

Разумеется, молодой человек, привыкший теперь лукавить, оставил Тору в полном убеждении, что он действительно относится к ней теперь совершенно иначе — хотя бы из чувства благодарности.

Прямо от Кнаусов Львов проехал к Бурцеву и пробыл у него почти весь день. И старик, и его внучка были счастливы, видя его на свободе.

Вопрос о браке молодых людей никогда ещё не бывал поднимаем. Никто из троих никогда не обмолвился об этом ни единым словом. А между тем все трое знали, что это вопрос решённый, необходимо только обождать, как распутается дело о Львове-Зиммере.

Вечером, прямо от Бурцевых, Львов поскакал в Казачью слободку, где тоже встретили его восторженно, радостно.

У отца в гостях он нашёл и Коптева, который был теперь для них уже не чужой.

И пока они весело беседовали и, как всегда, строили планы бегства из столицы, они не подозревали, что среди темноты какая-то подозрительная фигура бродила около их домика, заглядывала в освещённые окна, даже прислушивалась чутко и ловила их слова…

XXX

Разумеется, если бы у Львова-Зиммера не было личных врагов, то он мог бы теперь долго продолжать безнаказанно своё самозванство. Но за ним тщательно следили, ибо одновременно Лакс не дремал.

Он оказался дальновиднее своего начальника, или, быть может, жажда мщения и злоба заставили его действовать. Он завёл трёх своих собственных сыщиков и всячески следил за действиями лже-Зиммера, или названца и облыжника, как он попеременно называл своего прежнего соперника.

Конечно, Тора Кнаус, прихотливо возненавидевшая молодого человека, так же как, быть может, прихотливо полюбила его, заставила влюблённого в неё Лакса действовать решительно и даже искусно.

Впрочем, Лакс после объяснения со Шварцем при очной ставке Коптева с Зиммером остался почему-то при убеждении, что Коптев по совершенно непонятным причинам лжёт, а Зиммер-Львов дерзко пользуется этою ложью.

Однажды один из сыщиков, нанятых Лаксом, явился доложить ему, что в Петербурге находится солдат, по прозвищу Жгут, который под пьяную руку объяснял, что он был вместе с офицером Коптевым