Читать книгу - "Додинастический Египет. Лодка у истоков цивилизации - Дмитрий Прусаков"

С другой стороны, оглядываясь на его азиатские (месопотамские) черты в предметах, орнаментах, постройках и т. д., а также учитывая пока еще предварительный характер «прогрессивных» физико-антропологических опытов – в частности, с игрек-хромосомой [284] – применительно к египтологическим задачам, совсем отказываться от версии хотя бы ограниченных попаданий в додинастическую Долину инородных поселенцев с их багажом культурных традиций и технических умений, может быть, преждевременно. Если на стадии «пранеолита» Фаюма и Меримде в Египте, как я допускаю в рамках своей гипотезы о недостаточности почвенного покрова нильской поймы в VI–V тыс. до и. э. [39; 40], скотоводческие и раннеземледельческие племена держались в основном «пустынь» или их возвышенных поречных окраин^[114], то с неолитом додинастики ситуация явно меняется. Его «пионерские» стоянки и могильники Таса-Бадари обнаруживают себя на спуске в верхнеегипетской припойменной полосе, часто в устьях вади [179], с тенденцией к продвижению вдоль Нила на юг, что означает переход к регулярной колонизации и хозяйственному освоению доисторической аллювиальной Долины [ср. 436]. Тогда же, во второй половине V тыс. до и. э., в самом зените вдруг меркнет развитая ранненеолитическая культура Меримде Бени-Саламе в Нижнем Египте, на юго-западном краю нильской дельты, казалось бы, не имевшая к тому никакой предрасположенности. Одно из приемлемых объяснений [ср. 128] – «лавинообразное» устремление периферийного и окрестного населения во внутреннюю Дельту, где в ту теплую и влажную пору большого климатического оптимума голоцена в поймах полноводнейшего центрального Себеннитского русла и его рукавов откладывались плодородные илистые почвы и раскидывались тучные пастбища [37]. Подчеркну, что речь идет о Меримде верхних стратиграфических горизонтов III–V с переднеазиатскими корнями [183]. Связь этого селища с Левантом и, возможно, Двуречьем прослеживается искони [134]; даже в его «африканском» горизонте II (рубеж VI–V тыс. до н. э.) [182] найдена пара грушевидных наверший булав, подобные которым фигурируют среди главных доказательств завоевания ближневосточной «новой расой» до– или протодинастического Египта. По данным геоархеологии, попеременно переднеазиатская («Fayumian») и африканская («Moerian») субтрадиции формировали неолитическую культуру Фаюм А (вторая половина VI – середина IV тыс. до и. э.) [294]. Бадарийцев считали выходцами из Набта Плайа в Восточной Сахаре [462] или откуда-то из Судана между Рекой и Красным морем [276]. Короче говоря, логично ожидать, что если приток иноземцев к египетскому Нилу возник уже на начальном этапе пойменного почвообразования, то по мере роста и распространения питательных илистых наносов он должен был не сокращаться, а наоборот, только усиливаться, причем как в Дельту, так и в Долину, вероятно, с некоторым расширением географии территорий-«доноров».

Последний тезис подразумевает похолодание/иссушение климата, сменившее в IV тыс. до и. э. атлантический термический оптимум. Показательно, однако, что обживание скотоводами и земледельцами додинастического принильского Египта началось на пике глобальных температур, задолго до превращения в результате аридизации благодатной среднеголоценовой Сахары в песчаную пустыню [40]. Теоретизируя о климатических колебаниях как важнейшем природном факторе дофараоновских миграций населения в бассейне Главного Нила [ср. 130], необходимо помнить, что установленные для Северного полушария корреляции «тепло = влажно» и «холодно = аридно» [ср. 5] соблюдались не всегда и не повсеместно. Согласно комплексным исследованиям на стыке палеоклиматологии и археологии, в этом отношении «аномальным» ареалом является Западная Азия, включая Израиль, Палестину, Турцию и, по косвенным признакам, Ирак: здесь в интересующую нас эпоху действовали климатические соответствия, диаметрально противоположные указанным [19]. Так, в начале IV тыс. до и. э., еще под остаточным влиянием потепления атлантического оптимума, западноазиатский регион отличался экстремальной засушливостью – т. е. именно в те времена, когда водотоки будущих вади североафриканской (египетской) Восточной пустыни, по-видимому, годились для сплава многовесельных «месопотамских» мореходных ладей. С падением температур к концу IV тыс. до и. э., когда Северную Африку постигла сильнейшая засуха, в упомянутых азиатских странах резко выросла увлажненность. В Ираке тысячелетие 3500–2500 гг. до и. э. было едва ли не самым влажным [ср. 156], яркой приметой чего служат пласты «шумерского потопа» – мощных речных отложений, зафиксированных при раскопках городищ Ура (прославленная экспедиция сэра Чарльза Леонарда Вулли) [480], Киша [458], Шуруппака [405] и др. Тем не менее, опираясь лишь на климатическую составляющую, досконально осмыслить экологическую перспективу заселения «пришельцами» египетского поречья, пожалуй, было бы затруднительно. Еще историк «династической расы» Энгельбах отметил, что Египет манил интервентов своим «чрезвычайным плодородием» [192]. Я бы уточнил в качестве рабочей гипотезы: его притягательность для скотоводческо-земледельческих общин была прямо обусловлена формированием илистых почв в нильской заливной пойме, которое, судя в том числе по археоантропологическим оценкам тамошней демографической активности в нео– и энеолите, достигло сплошности площадей при продуктивной толщине наслоений в Дельте – не позднее начала, в Долине – не позднее середины IV тыс. до н. э. В период Нагада II (герзейский) обитаемые людьми территории охваченного засухой Египта все больше смещались в аллювиальную долину [316; 463] (чему благоприятствовало также синхронное уменьшение стока и высоты разливов Нила [34]). Что процесс не был мирным, и участвовали в нем разные племена, а то и народности, – вот об этом может наглядно свидетельствовать резьба на рукояти ножа «из Гебель ал-Арака».

Моя гипотеза почвообразования и зависимости от него человеческого расселения на Ниле находит подтверждение в некоторых «продвинутых» научных выкладках. Следуя устоявшемуся в литературе стереотипу, хозяйственную жизнь доисторических скотоводов и земледельцев Египта [ср. 45] реконструируют как сезонное балансирование между двумя «мирами»-экосистемами: речной долиной (зима, межень) и прилегающей саванной (лето-осень, «наводнение») [470]. Принимается априори, что в неолитическом Египте «полукочевое» скотоводство преобладало над пойменным земледелием, процветая и удерживая первенство благодаря обильным муссонным дождям, вызывавшим разливы Нила и орошавшим тропические степи, – и лишь с середины IV тыс. до и. э., якобы прежде всего по причине опустынивания нильского водосбора и исчезновения в окрестностях Реки летних пастбищ, «египтяне» для обеспечения себя пищей были вынуждены массово обратиться к земледельческой оседлости [471]. Возникает, однако, вопрос: так ли уж принципиальна была потеря саванновых пастбищных угодий с точки зрения общей эффективности производящего хозяйства в додинастическом Египте, если государство Старого царства с его приростом населения и исполинским каменным строительством обходилось почти или вовсе без них^[115]?! Правильно ли мы понимаем социоестественные механизмы генезиса цивилизации фараонов?