Читать книгу - "Фронда - Константин Кеворкян"

И. Сталин не раз видел пьесу М. Булгакова «Дни Турбиных» в постановке МХАТа, и Булгаков пару раз наблюдал Сталина издали^[37]. Кроме того, Михаил Афанасьевич писал письма Сталину, разговаривал с ним по телефону. Но обстоятельного личного знакомства у них не было. Так что попасть под многократно описанное в литературе личное обаяние вождя М. Булгаков не имел возможности – его выбор симпатий был осознанным. Фигура Сталина вызывает самое доброжелательное отношение писателя. Кроме написанной о молодости вождя пьесы «Батум», М. Булгаков планировал создать еще одну пьесу о современном Сталине и его окружении (типа «разоблаченного» к тому времени Г. Ягоды) – «Ласточкино гнездо».

Современники видели в Сталине личность, противостоящую троцкизму и оголтелому левому экстремизму. Естественно, заклятые революционеры относились к нему с плохо скрываемым отвращением. Бывший чекист В. Кривицкий в книге мемуаров «Я был агентом Сталина» признавался: «Большинство в армии, включая лучших представителей комсостава, большинство комиссаров, 90 % директоров заводов, 90 % партийного аппарата, находились в большей или меньшей степени в оппозиции диктатуре Сталина»^[38]. Для рядовых же сограждан его логика и относительная умеренность представлялась единственной защитой от повторения кровавых эксцессов Гражданской войны, и это тоже являлось составной частью публичного успеха Сталина, рождения культа его личности.

Сила Сталина состояла не в нем самом, а в выстроенной им схеме убеждения, о чем мы уже сказали, и государственного управления. Сталин создал целую систему подбора руководящих кадров, хотя было бы наивно представлять себе работу по формированию номенклатуры кадров в образе усатого дядьки с парой помощников, роющихся в картотеке. Некоторые общие соображения об этой системе Сталин впервые изложил еще на XII съезде партии в 1923 году, представляя делегатам организационный отчет ЦК: «Необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы как свои родные, и умеющие их проводить в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в маханье руками», – говорил Сталин (84).

Основная идея состояла, таким образом, в том, чтобы на ответственные политические посты в стране посадить дисциплинированных исполнителей директив. Возьмем, для примера, судьбу многолетнего соратника Сталина – В. Молотова. Ленин называл усидчивого бюрократа Молотова «каменной жопой», его терпеть не мог темпераментный дружок Сталина С. Орджоникидзе, а он пережил Ленина и импульсивного Серго, пересидел репрессии и оставался рядом со Сталиным почти до самой его смерти. Потому что был нужен. В стране, где революционное правосознание постепенно заменяется бюрократическим документооборотом, необходимы четкие исполнители приказов руководства. А попробуй найти дисциплинированных людей в раскачанной революцией крестьянской стране! Нормально функционирующее государство – это отчетность и подотчетность, чего упорно не желали понять вчерашние революционеры.

Необходимо особо обратить внимание на то, что в нашем обществе (в целом и в отдельных коллективах, в первую очередь, иерархических) главной ценностью до сих пор является «личная преданность». Грубо говоря, насколько подчиненные заглядывают в рот начальству, настолько и начальственный рот вступает с ними в диалог. В личной преданности реализуется активность индивидов и именно от силы авторитета зависит готовность индивидов подчиняться. Авторитет «отключает» критический контроль у подчиненного индивида. А для успеха этой методики, пояснял сам Сталин, «необходимо каждого работника изучить по косточкам», необходимо «знать работников, уметь схватывать их достоинства и недостатки» (85). Умное манипулирование человеком может пробудить поразительную работоспособность и исполнительность. К. Чуковский: «Такими фанатиками работы и пользуется Советская власть. Их гнут, им мешают, им на каждом шагу ставят палки, но они вопреки всему отдают свою шкуру работе» (86). Вспомним тщательно прописанный Ильфом и Петровым образ энтузиаста старгородского трамвая инженера Треухова.

Отличившихся Сталин щедро награждал – должностями, званиями, улучшением жилищных условий. Последнее, пожалуй, являлось самой главной наградой от государства, поскольку в 1920-е – 1930-е годы страну, как сказано выше, терзал страшнейший жилищный кризис. Помните: «Маргарита Николаевна со своим мужем вдвоем занимали весь верх прекрасного особняка в саду в одном из переулков близ Арбата… Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире…. Все пять комнат в верхнем этаже особняка, вся эта квартира, которой в Москве позавидовали бы десятки тысяч людей, в полном ее распоряжении…»

Нельзя, конечно же, воспринимать художественное произведение, как дословное описание реальных событий, но наблюдения за жизнью советской элиты автора романа безусловно верны^[39]. А уж совсем приближенным к власти выделялись и государственные дачи, откуда пошло особое значение загородного дома в советской табели о рангах. Ожесточенное обсуждение дачной проблемы литераторами мы находим в 5 главе «Мастера и Маргариты». Дача точно соответствовала должности ее временного владельца: чем выше начальник, тем лучше месторасположение дачи, сам дом и участок. Хотя уюта гнездышка не предполагалось – имущество ведь государственное. Казенное убранство государственных дач 1920-х – 1930-х годов являло разностильную мебель, завезенную из особняков еще царского времени. Буфеты в столовых поражали пышностью стиля барокко или ампира, в кабинетах – письменные столы на лапах, чернильные приборы невиданной красоты. На всей мебели, на покрывалах и скатертях, на люстрах – латунные, серовато поблескивающие бирки с номерами – знаки казенного добра. Они ежедневно напоминали жильцам дачи и о временности их проживания там. И, кстати, вплоть до семидесятых годов существовало неписаное правило – тот, кому полагалась государственная дача, не должен был обзаводиться собственной. Первым правило нарушил только Л. Брежнев, семья которого обзавелась загородным домом.

Борьба за государственную власть и доступ к предоставляемым ею материальным благам в условиях Советского Союза приобретали чудовищную остроту, поскольку исключительно государство распределяло ресурсы и только посвященные могли воспользоваться ими в полной мере. «Социалистическая собственность – это собственность класса номенклатуры», – утверждал исследователь данного вопроса М. Восленский (87). Вопрос не в личной принадлежности благ высшему чиновничеству. Здесь мы наблюдаем любопытный эффект совладения государственными благами и не путайте его с частной собственностью. В таком совладении нет ничего удивительного. Если форма коллективного владения восторжествовала даже в насквозь индивидуалистическом буржуазном обществе (скажем, в виде различных акционерных обществ), то номенклатура с ее проповедью коллективизма, естественно, должна была прийти именно к такой форме. Родился, своего рода, огромный кооператив или артель по монопольному распределению народных богатств.