Читать книгу - "Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев"

может расторгнуть мой брак с Ольгой и обвенчать нас с тобой. В том – её власть и сила. И поэтому скажу так: ходи в собор как можно чаще, не слушай, что за спиной шепчут змеиные языки. Терпение нужно, любовь моя, терпение. И станешь ты тогда княгиней Галицкой.

На устах красавицы проступила мечтательная улыбка.

Глава 27

Плачущую навзрыд Болеславу отыскали возле бретьяницы Ольгины челядинки. Спрятавшаяся в уголке на кулях с мукой юная черниговчанка глухо всхлипывала, уткнувшись лицом в жёсткую колючую рогожу.

Холопки подхватили её, покорную и лёгкую, как пушинка, под руки, повели наверх, уложили на широкую постель. Но едва оставили её одну, вскочила в отчаянии молодица на ноги с пуховой перины, сбежала по крутой лестнице вниз, босая, в одной понёве, метнулась во двор, укрылась в тёмном закуте и снова предалась безудержным рыданиям. Хорошо, заметили её княжеские конюхи. Недолго думая, привели они Болеславу, дрожащую от холода и страха, в терем к Осмомыслу.

Вся сжавшаяся, сгорбившаяся, сидела черниговчанка в палате. Кое-как Ярослав уговорил её выпить горячего сбитня. Вопросил, стараясь держаться приветливо и ласково:

– В чём печаль твоя, сердце милое? Кто тебя обидел?

Долго молчала Болеслава, всхлипывала, утиралась платочком, а потом вдруг выпалила вмиг, единым духом:

– Мужу моему не люба я вовсе. Полюбовниц он в тереме держит. Вовсе мя знать не хощет. Более года уж со дня свадьбы минуло, а… не живём мы вовсе!

Она опять расплакалась, завыла от душевной боли и обиды, закрыв руками красное от слёз лицо.

– Ты успокойся. Я Владимира поучу. Ремнём, коли иначе не разумеет, – молвил, гневно сдвигая брови, галицкий князь. – Не бойся, дочка. В обиду я тебя не дам.

– Христом Богом молю, княже, не говори ему ничего! – встрепенувшись, воскликнула Болеслава. – Пущай тако оно и будет, как есь! Не люба, дак не люба я! Насильно мил не будешь – тако говорят! Ворочусь в Чернигов, к батюшке, да постриг приму!

– Не вздумай, лапонька, такое сотворить! – Князь решительно ухватил её за тонкую белую длань. – Если… если даже ничего у вас со Владимиром не выйдет, что ж, вдругорядь замуж пойдёшь. А Володьку я тогда выгоню взашей! Пусть убирается с глаз моих долой!

– Княже! Сын ить он тебе! Да как же можно баить тако! – внезапно ужаснулась Болеслава.

«Господи, какая она наивная! Какая чистая! Что малое дитя! И кто б мог подумать, что у кознодея и хитрована Святослава такая дочь! – Ярослав невольно улыбнулся, с умилением глядя на некрасивое заплаканное личико юной черниговчанки с пушком над губой и словно бы распахнутыми широко навстречу ему глазами цвета спелой вишни. – Вроде как мышка серая, а взгляд простой, добрый… Как у крестьянки молодой, что не утомлена ещё летами тяжкой работы, не отягощена чадами».

Что сказать ей, как утешить, Ярослав не знал. Стоял перед ней, с одной стороны, понимая, что молвить-то ему нечего, а с другой, чувствуя, как внутри его растекается волна нежности к этой молоденькой несчастной девушке, ребёнку почти. Хотелось заключить её в объятия, защитить, заслонить от всякой беды.

– Пусть только попробует Владимир, слюнтяй этот, тебя обидеть! – выдавил Ярослав из себя.

Первым побуждением его было тотчас броситься в терем Ольги, разыскать Владимира, заключить его под стражу, всадить в поруб, а полюбовниц его прогнать в шею из хором, повелев, чтоб и духу их здесь больше не было. Но тут же подумалось иное: «А я сам чем лучше Владимира? Тоже ведь живу с полюбовницей!»

Как-то неловко, стыдно даже стало князю перед притихшей Болеславой.

Тяжко вздохнув, он вышел из горницы, оставив Болеславу у себя в покоях. Велел гридням немедля найти Фотинью с Порфиньей, и когда вскоре обряжённые в белые саяны с разноцветной вышивкой и медными пуговицами девушки возникли перед ним в малой палате, приказал, наигранно хмурясь:

– За снохой моей, Болеславой Святославной, приглядите. Тоскует княжна. Развеселите её, отвлеките от дум грустных.

– Ну, на это мы – мастерицы! – самоуверенно заявила разбитная Фотинья.

– А ты смелая, я посмотрю, – отметил, качнув головой и едва сдерживая улыбку, Ярослав.

Порфинья тихонько толкнула подружку в бок и опасливо покосилась по сторонам, словно боясь, что кто-то ещё кроме князя может услышать дерзкие её слова.

Фотинья зарделась, потупила взор, уткнула в ладонь свой смешной кругленький носик, только глазки её лукаво поблескивали, скользя по лицу князя.

«Вот вроде б и не красавица вовсе, а приятная девица», – подумал о ней Ярослав.

…Вечером, проходя мимо палаты, в которой он поселил Болеславу, услыхал князь доносящийся из закрытой двери дружный хохот.

«Выходит, справились девки. Ловка Фотинья-то! Развеселила-таки нашу Несмеяну!» – распознал он звонкий бодрый голосок Болеславы.

И в тот же миг вдруг нахлынуло, заполонило его душу иное: «Так больше жить нельзя! Нужно что-то решать с Ольгой, со Владимиром! Я устал, устал ждать невесть чего!»

Едва ли не бегом бросился князь к себе в опочивальню, рухнул ниц перед Богоматерью, зашептал:

– Грешен, мати, грешен еси! Но что делать мне?! Помоги! Подскажи! Наставь! Молю тебя!

С сожалением горьким смотрела с иконы Богородица на одного из блудных чад своих. Простирала Она над ним длани, долгие рукава Её хламиды напоминали крылья, и будто оберегала Она его, укрывала, призывая к терпению и покорности.

Глава 28

Охватывали в последнее время князя Ярослава невесёлые думы. Казалось, что-то делал он не так, в чём-то ошибался, чего-то не предусмотрел. В Киеве творилось неладное – в день 8 марта был стольный град Руси взят копьём и безжалостно разграблен суздальским воинством. Вместе с людьми князя Андрея шли на приступ городских стен и смоляне, и вышгородцы, ведомые князьями Ростиславичами, и дружины Ольговичей – Игоря Святославича, нынешнего мужа Фроси, и его старшего брата Олега, супруга ныне покойной родной сестры княгини Ольги. Почитай, пол-Руси поднялось против Киева, и не выдюжил, не смог силе сей противустать Мстислав Волынский. Обронив слезу, оставил он стольный, умчал в последний миг через Лядские ворота к себе во Владимир. Едва избежал князь гибели или полона. С ним вместе покинула Киев княгиня Агнесса с двумя младшими сынами. Старший, Роман, в те дни княжил в Новгороде.

В Киев отпросился и ускакал Избигнев, старый друг и товарищ. Там, в стольном, оставались его жена и подросток-сын. Бог весть, живы ли они, уцелели ли, или, может, угодили в плен к свирепым ратникам-победителям.

«Победителям!» Тоже мне, победа великая! По губам Осмомысла скользнула презрительная усмешка. Мстислав – не Давидович, не тем будь помянут