Читать книгу - "Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века - Роберт Дарнтон"

Песня запечатлела Людовика XV в коллективной памяти, подкрепляемой словесными стимулами; так она подготовила мифологему «rois fainéant» («праздных королей») – беспомощных и бездарных монархов, пребывающих в окружении разлагающегося двора, нечестных министров и фавориток, которые пахнут рыбным рынком. Парижане выхватывали эти мысли даже из бессмыслицы. Спетый в соответствующем контексте знакомый припев «Biribi, à la façon de Barbari, mon ami» подчеркивал несправедливость (в понимании современников) введения огромных налогов в то время, когда нужда в них отпала, ведь война, ради которой они собирались, была закончена.

Современная аудитория, привыкшая к телевидению и смартфонам, может скептично отнестись к возможности вычислить сообщение, передаваемое через устные каналы коммуникации, исчезнувшие более двух веков назад. В этой книге мы пытаемся сделать именно это – и даже, по крайней мере приблизительно, услышать звучание этого сообщения. Как может историк претендовать на изучение устного общения людей из далекого прошлого? На самом деле – и я буду на этом настаивать – через детективное расследование. В случае с Четырнадцатью большая часть работы уже была сделана задолго до того, как я занялся этим случаем, очень способными детективами: инспектором д’Эмери, комиссаром Рошебрюном и их коллегами, которые знали, как выискивать стихи по кафе, следить за песнями на улицах и даже находить немногих талантов, которые могли написать хороший александрийский стих, среди сотен парижан, мнящих себя поэтами^[182]. Любой человек, часто имеющий дело с архивами XVIII века, может проникнуться уважением к их профессионализму.

Исторические изыскания во многом напоминают детективное расследование. Теоретики от Р.Дж. Колингвуда до Карло Гинзбурга находили это сравнение подходящим не потому, что оно рисовало их в романтической роли сыщика, но потому, что оно несет в себе проблему установления истины – истины с маленькой буквы «и»^[183]. Далекие от того, чтобы пытаться прочесть мысли подозреваемого или раскрыть преступление с помощью одной интуиции, детективы задействуют эмпирику и герменевтику. Они интерпретируют улики, прослеживают зацепки и выстраивают дело, пока не добьются убедительности – для себя и, в большинстве случаев, для присяжных. Историческая наука, как я ее понимаю, требует такого же процесса создания аргументов из доказательств; и в случае с «делом Четырнадцати» историк может следовать подсказкам полиции.

Расследуя это дело, парижская полиция пришла к довольно правдоподобным выводам. Алексис Дюжас действительно скопировал стихотворение о ссылке Морепа с версии, которую ему прочитал Жак Мари Аллер за обедом в своей квартире на улице Сен-Дени. Пьер Сигорнь действительно диктовал по памяти стихотворение про принца Эдуарда студентам в своей аудитории, и один из них, Кристоф Гийар, действительно послал его запись Аллеру в копии «Письма слепых» Дидро. Луи Феликс де Боссанкур получил «Qu’un bâtarde de catin» вместе с двумя другими стихотворениями из трех разных источников и передал два из них Гийару. Путь стихотворений и узловые точки их распространения можно проследить с точностью. Система коммуникаций действительно функционировала так, как описывала полиция.

Этот аргумент выглядит вполне правдоподобным, но его недостаточно, ведь историческое расследование, в отличие от полицейского, открывает вопросы о более широком значении «дела». Чтобы ответить на них, нужно интерпретировать интерпретацию полиции – сделать еще один шаг в расследовании. Почему полиция работала так тщательно? Как «дело» соотносится с событиями, окружающими его? Какие сообщения несли песни и стихотворения и как на них реагировало общество? Эти вопросы ведут к другим источникам – политическим трактатам, переписке, мемуарам современников, «chansonniers» и музыкальным архивам. Дополнительные источники дают ключи к наиболее сложному аспекту дела, тому, что требует интерпретации значения и ставит последний вопрос: как мы можем понять в наше время, что имел в виду человек, поющий песню двести пятьдесят лет назад или слушающий ее?