Читать книгу - "Песня жаворонка - Уилла Кэсер"

о своей «маленькой женушке», а когда провозглашали тост «за наших жен, благослови их Господь», всегда пил залпом.

Главным в докторе Арчи было то, что он романтик. Он женился на Белль Уайт, потому что был романтиком — до такой степени, что ничего не знал о женщинах, кроме вымечтанных им самим образов, и не мог противостоять хорошенькой девушке, которая на него нацелилась. Учась в медицинской школе, он часто хулиганил, но никогда не любил похабных анекдотов и вульгарных баек. В старом учебнике физиологии Флинта до сих пор сохранилось стихотворение, которое доктор приклеил туда, когда был студентом: некие вирши доктора Оливера Уэнделла Холмса об идеалах медицинской профессии. После всех горьких разочарований, а их было немало, он все еще относился к человеческому телу как романтик: чувствовал, что там обитают высшие материи, которые нельзя объяснить одной анатомией. Он никогда не шутил о рождении, смерти и браке и не любил, когда о них шутили другие врачи. Он отлично ходил за больными и трепетно относился к детскому и женскому телу. Именно у постели больной женщины или ребенка он проявлял себя наилучшим образом. В такие моменты он забывал о своей сдержанности и неловкости. Он держался непринужденно, деликатно, компетентно, полностью владея собой и другими. В эти минуты живущий в нем идеалист не боялся, что его изобличат и высмеют.

В своих вкусах доктор тоже был романтиком. Он круглый год читал Бальзака, но все еще получал удовольствие от романов Уэверли[53] — не меньше, чем при первом знакомстве с ними, толстыми томами, переплетенными в кожу, в библиотеке его деда. На Рождество и другие праздники он почти всегда перечитывал Вальтера Скотта, потому что эти романы так живо воскрешали в нем воспоминания о мальчишеских годах. Ему нравились женщины у Скотта. Его героинями были Констанс де Беверли[54] и девушка-менестрель из «Пертской красавицы»[55], а не герцогиня де Ланже[56]. Но из всего, что когда-либо исходило из сердца человека, а потом выходило из-под печатного станка, он больше всего любил поэзию Роберта Бёрнса. «Смерть и доктор Хорнбук», «Веселые нищие», «Ответ моему портному» он часто декламировал вслух сам себе по ночам у себя в конторе после стаканчика горячего тодди. «Тэма О’Шентера» он читал Тее Кронборг и раздобыл ей кое-какие ноты: стихи Бёрнса, положенные на старые мелодии, для которых и были написаны. Он любил слушать, как она их поет. Порой, когда она исполняла «В полях под снегом и дождем», доктор и даже мистер Кронборг начинали ей подтягивать. Тея никогда не раздражалась, если кто-то пел неумело: она дирижировала, кивая головой, и умудрялась добиться пристойного звучания. Когда отец не попадал в ноты, она принималась петь в полный голос и маскировала его огрехи.

XIII

В начале июня, когда школьников распустили на каникулы, Тея сказала Вуншу, что не знает, сколько времени сможет заниматься дома этим летом: у Тора еще не прорезались самые противные зубы.

— Боже мой! Все прошлое лето он за этим проводил! — яростно воскликнул Вунш.

— Я знаю, но на зубы нужно два года, а Тор к тому же немножко отстает, — неодобрительно ответила Тея.

Каникулы, однако, превзошли все ее ожидания. Тея говорила себе, что это пока что лучшее лето ее жизни. Никто из родных не болел, и ей не мешали давать уроки. Теперь, когда у нее было целых четыре ученицы и она зарабатывала по доллару в неделю, домашние относились к ее музыкальным занятиям гораздо серьезнее. Мать всегда устраивала так, чтобы летом гостиная была в распоряжении Теи по четыре часа в день. Тор оказался молодцом. Он мужественно терпел боль от режущихся зубов и не возражал, чтобы его увозили на тележке в глушь. Когда Тея переваливала вместе с ним через холм и устраивала привал в тени куста или обрыва, Тор вперевалочку бродил кругом, играл с кубиками или зарывал свою обезьянку в песок и снова выкапывал. Иногда он напарывался на кактус и принимался реветь, но обычно давал сестре почитать спокойно, а сам тем временем обмазывал себе лицо и руки сладкими слюнями от леденца, а потом облеплял песком.

Жизнь шла приятно и без особых происшествий до 1 сентября. В этот день Вунш запил так, что не смог провести урок с Теей на неделе. Когда Тея пришла, миссис Колер извинилась чуть ли не со слезами и отправила ее домой. В субботу утром Тея снова пошла к Колерам, но по дороге, переходя овраг, заметила, что на дне его, под железнодорожной эстакадой, сидит женщина. Тея свернула с дороги и увидела, что это миссис Тельямантес, занятая своей мережкой. Потом обнаружила рядом на земле что-то, прикрытое мексиканским одеялом серапе с фиолетово-желтыми узорами. Тея побежала по оврагу и окликнула миссис Тельямантес. Мексиканка жестом велела ей не шуметь. Тея покосилась на серапе и узнала торчащую из-под него красную квадратную кисть руки. Средний палец слегка подергивался.

— Он ранен? — ахнула она.

Миссис Тельямантес покачала головой.

— Нет, очень болен. Ничего не понимает, — тихо ответила она и сложила руки поверх рукоделия.

Она рассказала, что Вунш не ночевал дома, а сегодня утром миссис Колер пошла его искать и нашла, покрытого грязью и золой, под эстакадой железной дороги. Возможно, он возвращался домой и сбился с пути. Миссис Тельямантес осталась сидеть с лежащим без сознания Вуншем, а миссис Колер и Джонни отправились за помощью.

— Тебе, наверное, лучше пойти домой, — заключила миссис Тельямантес.

Тея опустила голову и задумчиво посмотрела на одеяло:

— Можно я немножко побуду, только пока они не вернутся? Мне хочется знать, очень ли он плох.

— Да уж не хорош, — вздохнула миссис Тельямантес и опять взялась за мережку.

Тея уселась в узкой полосе тени, падающей от опоры эстакады, и стала слушать, как скрежещет саранча в раскаленном песке, и смотреть, как миссис Тельямантес равномерно продергивает нити. Одеяло выглядело так, словно прикрывало кучу кирпичей.

— Я что-то не вижу, чтобы он дышал, — с беспокойством сказала Тея.

— Да, он дышит, — ответила миссис Тельямантес, не поднимая глаз.

Тее казалось, что прошли часы. Наконец послышались голоса, и несколько человек спустились по склону и подошли по оврагу к ним. Шествие возглавляли доктор Арчи и Фриц Колер; за ними следовали Джонни, Рэй и еще несколько железнодорожников. Рэй нес брезентовые носилки, которые в депо держали для несчастных случаев на дороге. В хвосте тащились полдюжины мальчишек, которые вечно околачивались вокруг депо.

Увидев Тею, Рэй уронил свернутый брезент и подбежал к