Читать книгу - "Взлеты и падения великих держав - Пол Кеннеди"

Однако прискорбный факт состоит в том, что, каким бы логичным ни казалось это решение и сколь бы ни были очевидны признаки общности исторического наследия и культуры жителей двух Германий (несмотря на разделяющую их идеологическую пропасть), — текущие политические реалии не способствуют объединению, даже если оно примет формы достаточно свободного Германского союза середины XIX века, как было остроумно предложено^{1097}. Поскольку (неоспоримый факт) Восточная Германия служит стратегическим барьером для советского контроля над буферными государствами Восточной Европы (не говоря уже о том, что это плацдарм для продвижения на Запад) и поскольку в Кремле до сих пор мыслят в категориях империалистической Realpolitik, постепенное движение Германской Демократической Республики в сторону (и внутрь) ФРГ будет рассматриваться как тяжелейший удар. Согласно недавнему авторитетному заявлению, объединившаяся Германия, если судить по имеющимся на данный момент силам, будет способна выставить более чем 660-тысячную регулярную армию и еще 1,5 млн. человек в составе военизированных формирований и резервистов. СССР не потерпит объединенную Германию с двухмиллионной армией на западном фланге^{1098}. С другой стороны, трудно представить, зачем после мирного объединения Германии понадобится содержать вооруженные силы такого масштаба, отражающие напряженность холодной войны. Но точно так же трудно поверить, что советское руководство, делающее сильный упор на уроки Второй мировой войны, принимает собственную пропаганду о немецком реваншизме и неонацизме (особенно после правления Вилли Брандта). Вместе с тем очевидно и то, что Москве претит любое ослабление ее влияния и ее очень беспокоят последствия возможного объединения Германии, которая не только станет грозной самостоятельной экономической державой (с ВНП почти как у СССР), но окажется привлекательным торговым партнером для восточных соседей. Еще более весомым представляется следующий аргумент: сможет ли Россия выйти из Восточной Германии, не спровоцировав вопрос о выходе из Чехословакии, Венгрии и Польши? Ведь в результате западной границей СССР станет ненадежная польско-украинская граница, манящая своей близостью 50 млн. украинцев.

Следовательно, пока все остается в подвешенном, но оживленном состоянии. Торговые связи между двумя Германиями (омрачаемые лишь редкими случаями напряженности между сверхдержавами), вероятно, укрепятся; каждое из германских государств, очевидно, будет становиться богаче и экономически эффективнее своих конкурентов; оба будут сохранять верность наднациональным военным (НАТО / Варшавский договор) и экономическим (ЕЭС/СЭВ) объединениям, в то же время заключая особые соглашения с родственным соседом. Невозможно предугадать, как отреагирует Бонн на обрушение СССР изнутри, если оно совпадет с серьезной нестабильностью в ГДР. Равно как невозможно предсказать реакцию восточных немцев на попытки продвижения Варшавского договора на Запад. Естественно, особые договоренности о советском «контроле» над армией Германской Демократической Республики и Сопровождение ее дивизий советскими мотострелковыми формированиями позволяют предположить, что даже суровые люди в Кремле обеспокоены урегулированием германо-германских отношений — и небезосновательно.

Однако есть и более конкретная и насущная проблема, стоящая перед Федеративной Республикой с момента ее основания, — выработка эффективной оборонной политики в случае войны в Европе. С самого начала (см. раздел «Холодная война и “третий мир”» предыдущей главы) страх того, что сильно превосходящая Красная армия способна при случае беспрепятственно двинуться на запад, вынудил немцев и их европейских соседей положиться на американское ядерное оружие как на главную свою защиту. Однако с тех пор как СССР обрел потенциальную возможность атаковать Америку на ее территории с помощью собственных межконтинентальных баллистических ракет, эта стратегия стала сомнительной (решится ли Вашингтон на ядерный удар в ответ на нападение русских на северные равнины Германии?), хотя на официальном уровне об отказе от нее речи не идет. С эти связан еще один вопрос: развяжут ли США ядерную войну против Советского Союза, если русские ударят ракетами малой или средней дальности (SS–20) исключительно по целям в Европе? Разумеется, предлагаются различные варианты создания «надежного средства сдерживания» на подобный случай: установка ракет «Першинг-II» и различных систем крылатых ракет для противодействия русским SS–20; производство боеголовок с повышенным выходом радиации («нейтронных бомб»), предназначенных для уничтожения войск стран Варшавского договора без ущерба для зданий и инфраструктуры; и, в случае Франции, упование на контролируемые Парижем силы сдерживания в качестве альтернативы сомнительной американской системе обороны. Однако реализации всех этих вариантов мешают разного рода сопутствующие проблемы^{1099}; и, не говоря о возможных политических реакциях, вызываемых подобными решениями, встает вопрос о крайне противоречивой природе ядерных вооружений, прибегнуть к которым, скорее всего, значит разрушить то, что они призваны защитить.

Поэтому едва ли удивителен тот факт, что сменяющие друг друга правительства Федеративной Республики Германии лицемерно превозносили натовскую систему сдерживания, зарекаясь от создания собственных ядерных арсеналов, но попутно укрепляли конвенциональные системы вооружений. На текущий момент Бундесвер обладает самой большой среди стран НАТО в Европе армией (335 тыс. военнослужащих и 645 тыс. обученных резервистов^{1100})) при этом отлично подготовленной и хорошо оснащенной; если она сохранит преимущество в воздухе, то вполне сможет произвести сильное впечатление. С другой стороны, резкий спад рождаемости создаст трудности для поддержания нынешней численности Бундесвера, а из-за решения правительства об удержании оборонных расходов на уровне 3,5–4% ВНП будет нелегко обеспечить армию достаточным количеством новой техники^{1101}. В конечном счете эту проблему можно решить, так же как можно устранить и недостатки хуже укомплектованных армий альянса, размещенных в Западной Германии, будь на то политическая воля. Однако все это наводит немцев на непростые (а для некоторых — невыносимые) размышления о том, что любой крупномасштабный военный конфликт в Центральной Европе неизбежно приведет к огромным человеческим и материальным потерям на их территории.

Поэтому ничего удивительного, что как минимум со времен канцлерства Вилли Брандта правительство в Бонне провозглашает приоритет «разрядки напряженности» в Европе, и не только с «братской» ГДР, но также с восточноевропейскими державами и даже СССР, чтобы успокоить традиционные опасения о «чрезмерном усилении» Германии, и что среди партнеров по НАТО ФРГ принимает более деятельное, в том числе финансовое, участие в торговом обмене между Востоком и Западом, придерживаясь того принципа, что экономическая взаимозависимость позволит не допустить военного конфликта (а также, без сомнения, руководствуясь соображениями выгоды для западногерманских банков и производств). Это не подразумевает «нейтралитета» между двумя Германиями, периодически предлагаемого социал-демократами и «зелеными», — ведь нейтралитет со стороны Восточной Германии потребовал бы согласия Москвы, каковое крайне маловероятно. Однако это означает, что Западная Германия считает проблему безопасности почти исключительно европейской и не допускает наращивания «нерегионального» потенциала, не говоря уже о боевых действиях за пределами Европы, в которых изредка участвуют англичане и французы. Поэтому руководство ФРГ не любит выбирать позицию по отвлекающим и слишком далеким (с его точки зрения) вопросам на Ближнем Востоке и в других регионах, что, в свою очередь, ведет к разногласиям с американцами, которые убеждены, что проблему безопасности стран Запада нельзя рассматривать, ограничиваясь лишь территорией Центральной Европы. В контексте отношений с Москвой и Восточным Берлином, с одной стороны, и в свете неевропейских вопросов, с другой, Западной Германии видится трудным, если не невозможным, заниматься двусторонней дипломатией, поскольку ей также приходится считаться с реакцией Вашингтона и зачастую Парижа. И это тоже цена, которую приходится платить за неудобную, но вместе с тем исключительную позицию в расстановке сил на международной арене^{1102}.