Читать книгу - "Александр II - Александр Яковлев"

Эту песню пели они, закутавшие в пледы и одеяла, сидя кто на кровати, кто вокруг простого некрашеного стола. Полдюжины разбитых стульев и карта России на стене. В спальне продавленная кровать под ветхим покрывалом и зеркало на стене, иногда украшенное бумажной розой. Дощатые стены с оборванными обоями, грубый, некрашеный шаткий пол. На кухне два-три глиняных горшка на большой русской печи, топор на полу, охапка дров возле печи, самовар, ведро для воды.

Такая жизнь была куда как далека не то что от роскоши, но и простой обеспеченности семей, из которых вышло большинство их – из семей священников, чиновников, средней руки помещиков. Обедали редко, чаще – селедка, кислая капуста, редька, студень да хлеб. Иногда яичница, макароны, но чай непременно по три-четыре раза на дню. Ни вина, ни водки не пили.

Рабочие приходили по вечерам. Их учили тому, что успели узнать сами. (А знания эти были не слишком велики. В свидетельстве об окончании гимназии Александра Михайлова, одного из вождей «Земли и воли», значилось: «Закон Божий – три, русский язык и словесность – три, математика – три, физика и математическая география – три, история – три, география – три, немецкий язык – три, французский язык – три». Впрочем, и знания троечников чего-то стоили.) Пересказывали учебники математики и физики, иногда показывали опыты. Правду говоря, желающих учиться после трудного десяти-двенадцатичасового дня было немного. Тогда сами шли в казармы.

Обстановка там была одинаковая на всех пяти этажах: общая зала, обставленная дощатыми лежаками, на которых вместо матрацев были навалены мешки да тряпки. В каждой казарме помещалось около ста человек. По вечерам было почти темно, чадили огарки свечей, воздух был тяжел. Плакали малые дети, мужская брань и женские вопли доносились с разных сторон.

Девушек в казармы не допускали, шли молодые люди. Не обращая внимания на косые взгляды, на насмешки, а то и угрозы позвать сторожа, начинали говорить:

– Ложь и несправедливость царствуют в мире! – ближние примолкали и придвигались к агитатору. – Такой порядок вещей окончится лишь тогда, когда народ будет достаточно образован и сможет сам управлять собою. Мы хотим лишь помочь такому преобразованию.

Начинали всегда с этого, зная, что рабочие тянутся к знаниям, хотят учиться, удивляясь лишь, что учат даром. Так набирался кружок, человек восемь – десять постоянных учеников да еще кто-то приходил от раза к разу. Они по вечерам шагали в неприметный домик, такой же, как и рядом стоящие неказистые развалюхи, но имевший необыкновенных постояльцев. В углу комнаты бросали верхнее платье, садились вокруг стола на стульях, ящиках, поленьях. Комнату освещали две керосиновые лампы.

Начало было простым – география и арифметика. Учили чтению и письму. Какие же старательные встречались ученики! Отработав подчас четырнадцать часов на фабрике, одурев от отупело-тяжелого труда, они все-таки шли учиться. Правда, больше часа не выдерживали. Кто начинал по сторонам смотреть, а кто и тихо задремывал, уронив голову на грудь. Тогда учитель или учительница прекращали занятия, пели песни или читали стихи Некрасова, Курочкина, Огарева.

На втором-третьем занятии примечали самых смышленых и бойких. Затевали окольные разговоры, что-де царь не стоит за народ, не хочет принимать ходоков, слушает только своих министров, а те пекутся о своей выгоде. И земли царь не дает мужикам всей, мироволит дворянам, потому что и сам – помещик…

Бывало, что прямо на следующий день полиция нагрянет с обыском. Если не успевали сжечь бумаги, спрятать документы и сбрить бороды – могли опознать. Тогда Петропавловка или Кресты, одиночка, Евангелие или Четьи-Минеи в библиотеке, на завтрак – кружка чая, хлеб и два маленьких куска сахара, днем прогулка 15–20 минут. К захворавшим приглашали доктора. Обед, вечерний чай, иногда баня. Главное же – допросы. И там пропадало удивление от недавно выстроенной тюрьмы, где всегда тепло, светло, просторные коридоры, все блестело…

«Я был молчалив и много думал. Размышляя, я совершенно самостоятельно напал на мысль и идею, которую принято теперь называть социализмом», – так через несколько месяцев будет описывать свой путь к революционерам Иван Емельянов в показаниях жандармам. Учился Иван в гимназии, пристрастился к чтению книг, особенно – запретных. Попала в руки газета «Земля и воля» – он поразился, там писалось то, что он сам придумал втайне ото всех. Съездил за границу, увидел, что тамошние мужики живут лучше наших. В ноябре 1880 года был принят в русскую социально-революционную партию и отмечен Александром Михайловым как возможный кандидат для акта террора.

Обо всем этом вспоминалось в тепле и дружеском уюте новогодней ночи. И пока они были вместе, все казалось нестрашным. Пели веселые песни Курочкина и самодельные: