Читать книгу - "Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин"

В дни восстания и в первые недели после его подавления, когда в осуществлении советской политики в Венгрии роль посольства отходит на второй план, Андропов продолжал находиться на переднем крае событий, выступая советником выезжавших в Будапешт А. И. Микояна, М. А. Суслова, Г. М. Маленкова, председателя КГБ И. А. Серова. 1 ноября премьер-министр И. Надь вручил советскому послу ноту с протестом против военных передвижений, происходивших без разрешения венгерской стороны. Не получив от Андропова удовлетворительных объяснений, венгерское правительство расторгло свои обязательства по Варшавскому договору, заявило о превращении Венгрии в нейтральное государство, обратилось в ООН с просьбой о помощи в защите нейтралитета^[61]. Эта мера, однако, не слишком повлияла на дальнейший ход событий, поскольку еще накануне, 31 октября, в Кремле было принято принципиальное решение о новом военном вмешательстве в Венгрии^[62]. Предстояло устранить «ненадежное» правительство Имре Надя и сформировать новое, полностью контролируемое Москвой. Действуя «железной рукой», оно навело бы «порядок» в стране и предотвратило утрату власти коммунистами.

В ночь с 3 на 4 ноября Андропов участвовал в переговорах об условиях вывода советских войск с территории Венгрии, проходивших по настоянию правительства Имре Надя на военной базе в Тёкеле. Москва согласилась сесть за стол переговоров для отвода глаз, а завершились они арестом членов венгерской делегации. Эту акцию осуществил непосредственно председатель КГБ И. А. Серов. Более месяца он почти безвыездно находился в Венгрии и руководил всеми действиями по «изъятию контрреволюционного элемента» (как формулировалось в его докладных в Президиум ЦК)^[63].

Образованное в Москве 2–3 ноября правительство Я. Кадара^[64] в первые дни существовало лишь фиктивно, собраться вместе в Будапеште его министры смогли лишь 7 ноября. До тех пор, чьи бы то ни было попытки «найти представителей нового правительства для того, чтобы получить от них необходимые указания», оказывались безрезультатными, о чем Андропов сообщал в Москву^[65]. И после того, как члены нового кабинета прибыли в Будапешт в советском бронетранспортере, от внимания посла не укрылось, в каком безвоздушном пространстве действовало правительство. Андропов посетил кабинет Кадара в здании парламента 8 ноября, в 11 часов дня, то есть в самое рабочее время. «Несмотря на это, в огромном здании парламента было совершенно безлюдно; кроме 6 министров и наших солдат, там никого не было». Правда, посол, живший мифом о непоколебимом единстве партии и народа, склонен был объяснять это тем обстоятельством, «что наши друзья все еще не смогли связаться с активом и работают пока еще в отрыве от него»^[66].

В месяцы консолидации новой власти позиция посла оставалась столь же жесткой. Во время переправки около 1000 арестованных молодых венгров на территорию СССР, в Закарпатскую Украину, из железнодорожного эшелона заключенные сумели передать «на волю» записки о том, что их собираются этапировать в Сибирь. Слух о том, что их ожидает именно такая судьба, не без влияния западных радиостанций широко распространился среди населения. Это забеспокоило новых венгерских лидеров Я. Кадара и Ф. Мюнниха, 14 ноября прямо заявивших И. Серову и Ю. Андропову, что не одобряют подобных действий, ибо они ведут к усилению напряженности в стране. В ответ на это были приняты меры по обеспечению большей секретности – речь шла, в частности, об отправке заключенных «на закрытых автомашинах под усиленным конвоем»^[67]. Жесткость обращения с «классовым врагом» довольно разительно контрастировала со сдержанной, внешне тактичной (не в пример некоторым иным высокопоставленным советским дипломатам) манерой общения Андропова со своими венгерскими собеседниками, производившей, в общем, благоприятное впечатление на них: можно сослаться хотя бы на отзыв Ш. Копачи, осенью 1956 года начальника будапештской полиции, приказавшего передать повстанцам имевшееся в его распоряжении оружие и приговоренного позже за это к пожизненному заключению. Выйдя по амнистии на свободу в 1960-е годы, он вспоминал впоследствии, что при личной встрече с ним Андропов казался человеком демократических настроений, сторонником реформ^[68]. Образ «жандарма в смокинге» применительно к Андропову вообще оказался в Венгрии довольно живучим.

Временные захоронения жертв вооруженных столкновений в Будапеште

Ко всему вышесказанному нелишне добавить: в дни драматических октябрьских событий, когда советское посольство – и это понятно – работало в крайне напряженном ритме, Андропов не раз оказывался в ситуации, когда его жизни всерьез угрожал опасность: вооруженные повстанцы (а среди них были не только сознательные патриоты, но и люмпены, включая выпущенных из тюрем уголовников) обстреливали машину советского посла, стреляли в окна зданий дипломатического корпуса^[69]. Если вдруг «возникала опасная ситуация, – вспоминает В. Крючков о работе с Андроповым осенью 1956 года, – он никогда не терял головы, не лез напролом, но и не сдавал без боя свои позиции. Может быть, именно поэтому его сослуживцы всегда чувствовали себя с ним как за каменной стеной, никогда не впадали в панику, даже когда в силу каких-то обстоятельств Андропов делал ошибочный шаг»^[70]. Более дорогого стоит, однако, отзыв не сослуживца Андропова, а его непримиримого врага генерала Белы Кирая, заочно приговоренного к смертной казни военного руководителя венгерского восстания, а в годы эмиграции профессора военной истории в престижных американских университетах. Андропов, считает Кирай, проявлял значительное мужество, приезжая на машине в здание парламента для встречи с Имре Надем, когда советские войска продвигались вглубь страны. «Он находился в страшной опасности. С ним могли расправиться прямо на улице самосудом»^[71].