Читать книгу - "Книжный магазин в Мейфэре - Элиза Найт"

приветствовала своего Лидера. Люди были буквально загипнотизированы – так человек не способен оторвать взгляд от несчастного случая или ссоры, разгорающейся на улице. Десятки знаменосцев в черных рубашках прошли маршем к трибуне. За ними следовал Мосли – с горделивой осанкой, махая толпе, словно король. На месте Дианы я сгорела бы со стыда, но она улыбалась, глядя на Людоеда влюбленными глазами.

Стадион в «Олимпии» был заполнен невероятным количеством влиятельных персон, а также тысячами рядовых членов Союза. Дипломаты, бизнесмены, аристократы, журналисты стояли бок о бок с фермерами, торговцами, чернорабочими.

Говорю тебе, это был настоящий кошмар. Если ты мне не веришь, сходи на митинг сам – однако предупреждаю: не надевай красное.

С любовью,

Нэнси

Диана стояла рядом со мной, не сводя широко распахнутых глаз с любовника. Тот приближался к трибуне, а его последователи громко клялись ему в верности.

Когда шум затих, Мосли заговорил.

Какой-то мужчина в толпе вдруг выкрикнул:

– Фашизм – это убийство! Долой фашизм! Долой Мосли!

– Проклятые жиды-коммунисты пришли, чтобы сорвать митинг. Но им это не сойдет с рук! – сказал какой-то мужчина, стоявший рядом с Питером.

Мне не следовало бы удивляться этому антисемитскому высказыванию, но я все равно удивилась. Услышать такое совсем рядом! Я открыла было рот, но Питер покачал головой. Толпа взорвалась выкриками членов Британского союза фашистов в ответ на слова: «Долой Мосли!» Массовая дискуссия в море черного и красного…

Мосли пытался вернуться к своей речи, призывая к порядку, но его опять прервали. Это случалось снова и снова, и каждый раз он замолкал, глядя на Диану, и ждал – как терпеливый отец ждет, пока утихомирят его капризного отпрыска. Чернорубашечники быстро хватали протестующих, но другие люди тут же подхватывали их мантру, провоцируя новые беспорядки. Стражи в черных рубашках кидались на возмутителей спокойствия со всех сторон; толпа качнулась, чей-то локоть угодил Питеру под ребра, и он ответил тем же. Я опасалась массовой драки.

Чернорубашечники действовали быстро и слаженно. Некоторых протестующих, обмякших и окровавленных, уже тащили со стадиона, другие отважно сами прокладывали себе путь. Все это время Мосли стоял почти с радостным блеском в глазах, словно именно этого он и ждал. Он желал, чтобы протестующих затоптали, – жаждал показать свою силу, свою власть.

Я широко открытыми глазами смотрела на Питера. Увидеть такое насилие на политическом митинге?! Мое внимание привлек орущий Эсмонд Ромилли, мой юный наивный троюродный брат, коммунист. Он находился близко к трибуне и кричал Мосли: «Свинья!» Диана и Мосли делали вид, будто ничего не замечают. Словно жестокость по отношению к тем, кто выступает против их политики, нормальна.

Мой желудок скрутило, каждая моя частичка порывалась сбежать. Однако исчезновение поставило бы крест на наших с Дианой отношениях и к тому же вызвало бы агрессию в мой адрес со стороны этих негодяев с кастетами.

Я украдкой потянулась к руке Питера, сжала ее и обрадовалась, почувствовав, что он не отстранился, а, наоборот, крепко сжал мою в ответ.

Со стадиона выводили сотни окровавленных протестующих, но ни один из них не удостоился взгляда Дианы. Неужели она так привыкла к насилию? Как же она может мириться с подобным?

Если я напишу об этом в своей книге, последствия обязательно будут. А каковы будут последствия, если не напишу?

Против фашизма выступали коммунисты – так, по крайней мере, утверждал член Британской фашистской партии, стоявший возле нас. Кричать о своем неприятии фашизма – их право, так же как право каждого фашиста – кричать о вреде социализма. Но проливать кровь – это уж слишком.

Если люди опустятся столь низко, то палата лордов превратится в сумасшедший дом. Всех, кто не приемлет какой-нибудь билль, станут избивать до крови. С голов членов парламента полетят парики, а их самих стащат с зеленых скамей на зеленый ковер. Таким образом, название моей книги «Потасовка» [24] приобрело еще одно значение – чисто политическое.

У меня пересохло во рту. Я боялась, что Англия станет еще одной Германией. Пойти на этот кошмарный митинг – ужасная идея.

Я содрогнулась, и Питер крепче стиснул мою руку.

– Мы победим! – орал Мосли с трибуны. – Или, по крайней мере, вернемся на щитах [25].

Мы отклонили предложение Дианы и Лидера выпить с ними за победу, сославшись на мою головную боль. Добравшись до своего тихого, мирного коттеджа, сорвали с себя черные рубашки и швырнули их в угол. А затем занялись любовью. Я льнула к Питеру, отчаянно ища нежности, нуждаясь в его прикосновениях и в уверенности в том, что находиться рядом с человеком – безопасно. Впервые за все время нашего брака я действительно почувствовала, что мы едины разумом, телом и духом.

Лежа в постели, я глядела в потолок. Затем повернулась к Питеру и сказала:

– Я беспокоюсь о своей сестре.

– А я беспокоюсь о каждом, кто пойдет против нее.

– Может быть, мне следует сказать издателю, что я не смогу закончить эту книгу?

– Тогда тебе придется вернуть аванс, который мы уже потратили.

Я кивнула. У нас действительно не было денег, и мы очень рассчитывали на авторский гонорар, который должно принести издание.

На следующий день, сделав разворот на сто восемьдесят градусов, «Дэйли мейл» опубликовала язвительную редакционную статью о митинге в «Олимпии». В письме, адресованном Мосли, лорд Ротермир, основатель этой газеты, отказывал в поддержке Британскому союзу фашистов: «Я недвусмысленно разъяснил в наших с вами беседах, что никогда не стану поддерживать ни одну партию с антисемитским уклоном, ни одно движение, которое в число своих целей включает диктатуру…»

Все еще потрясенная тем, чему мы явились свидетелями, я сбежала из дома с Лотти и Милли – на энергичную прогулку по берегу Темзы. Собачки сопели, обнюхивая траву и цветы, а я обдумывала увиденное вчера.

Две мои сестры влюбились в мужчин, стремящихся к диктатуре. Две мои сестры влюбились в мужчин, которые ненавидят некоторых представителей человеческой расы просто за их этническую принадлежность.

Вернувшись в коттедж, я начала письмо к Диане, испытывая потребность изложить на бумаге свои мысли и тревоги. Нужно, чтобы она прислушалась ко мне и задумалась над выбранным путем. Она в опасности. Мы все в опасности.

Дорогая!

Я чувствую себя обязанной поделиться с тобой моими опасениями. Я боюсь за тебя, за твоих милых малышей. Насилие на этом митинге…

Я разорвала письмо и швырнула его в мусорную корзину.

Около трех часов дня в дверь постучал курьер. Я ожидала, что принесли очередную долговую расписку, и удивилась, увидев на конверте печать лорда