Читать книгу - "Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз"

Но несмотря на то что континентальный блок, безусловно, соответствовал бы как «идеологическим», так и «прагматическим» критериям, сторонники долгосрочного альянса с Советским Союзом никогда не составляли в Берлине большинство – как по идеологическим, так и по прагматическим причинам. В долгосрочном плане подлинный союз означал бы неприемлемую степень германской зависимости от СССР. Как в декабре 1940 г. отмечал в своем дневнике генерал Гальдер, «Всякое ослабление позиций стран Оси влечет за собой усиление русских. Сами же они не могут навязать нам свою волю, хотя и используют любую возможность, чтобы ослабить позиции стран Оси»^[1321]. Доминирующую роль в евразийском континентальном блоке в конце концов стали бы играть не Япония или Германия, а ключевая держава – Советский Союз. Третий рейх не имел намерения впадать в такую же унизительную зависимость, в которую попала Великобритания по отношению к США, закладывая свои активы и торгуя своими тайнами только для того, чтобы иметь возможность продолжать войну. То, что Германия могла пойти в этом направлении, было очевидно уже весной 1940 г. Накануне наступления немцев на Западном фронте Москва потребовала в счет оплаты за поставки сырья построить в СССР два химических завода: один – для производства синтетического топлива методом гидрогенизации угля, второй – для производства синтетического каучука «буна» по революционному способу, разработанному IG Farben^[1322]. Советский Союз желал получить полный доступ к чертежам и сложному оборудованию, необходимому для контроля над реакциями, протекающими в условиях высокого давления. Неудивительно, что руководство IG Farben уперлось и при поддержке немецких военных сделка была сорвана. Но сам тот факт, что Советский Союз мог выдвигать подобные требования, свидетельствует о всей серьезности дилеммы, стоявшей перед Германией. Резкий рост объемов торговли, необходимых для снабжения находившегося в блокаде германского «большого пространства», не мог не дать Советскому Союзу все более мощного средства воздействия на партнера по союзу.

К осени 1940 г. зависимость Германии от поставок сырья, топлива и продовольствия из Советского Союза создала поистине шизофреническую ситуацию. На торговых переговорах советские представители больше всего ценили такие средства оплаты, как германские станки и оборудование. Однако вывоз таких товаров прямо противоречил подготовке вооруженных сил самой Германии к вторжению в Советский Союз. Поразительно, но вместо того, чтобы прерывать поставки для СССР в пользу люфтваффе, Геринг в начале октября 1940 г. приказал, чтобы по крайней мере до п мая 1941 г. поставки для Советского Союза, а соответственно, и для Красной армии, имели такой же приоритет, как и запросы вермахта^[1323]. Даже в преддверии операции «Барбаросса» Германия не могла себе позволить отказаться от советской нефти, зерна и металлических сплавов.

Готовность идти на такие причудливые компромиссы отражала возраставшую в Берлине обеспокоенность в отношении тревожной ситуации со снабжением Германии сырьем^[1324]. Как отмечало в конце октября 1940 г. военно-экономическое управление вермахта, «Текущая благоприятная ситуация с сырьем (улучшившаяся благодаря запасам, захваченным на вражеской территории) в случае продолжения войны и после исчерпания имеющихся запасов превратится в проблему. Это ожидается с лета 1941 г. в отношении топлива, а также промышленных жиров и масел»^[1325]. Зависимость Германии в этой сфере стала еще более остро ощущаться после неурожая 1940 г. Во время трехдневного визита советского министра иностранных дел Молотова в Берлин, состоявшегося в ноябре 1940 г., одним из первых пунктов в германской повестке дня служила срочная просьба об удвоении импорта зерна из Советского Союза по сравнению с текущим уровнем в 1 млн тонн в год^[1326]. К концу года проблема запасов зерна вызывала озабоченность даже у военного руководства. Генерал Гальдер с тревогой отмечал у себя в дневнике, имея в виду продовольственную ситуацию: «В течение 1941 года мы как-нибудь продержимся»^[1327]. Что будет дальше, никто не мог спрогнозировать. Вопрос неожиданно разрешился в начале января 1941 г., когда СССР более чем удвоил поставки, даже согласившись удовлетворить германские запросы за счет государственного зернового резерва^[1328]. Однако по иронии судьбы советские попытки откупиться от немцев привели к противоположному результату. Судя по всему, способность идти на столь серьезные уступки в столь короткие сроки только укрепила Гитлера в его убеждении в том, что завоевание Украины станет следующим очевидным шагом в его агрессивной войне.

По сути, еще до неудачного исхода «Битвы за Британию» Гитлер явно убедил себя в том, что завоевание Советского Союза в 1941 г. является ключом к окончательной победе в войне как таковой. В ходе совещания с участием военного руководства, состоявшегося 31 июля 1940 г. в Бергхофе, Гитлер подчеркнул, что для того, чтобы покорить Британию и нейтрализовать американскую помощь, необходимо лишить Советский Союз способности к участию в войне^[1329]. «Британия возлагает все свои надежды на Россию и Соединенные Штаты. Если вывести Россию из игры, то и Америка будет потеряна для Британии, потому что устранение России чрезвычайно усилит Японию на Дальнем Востоке». По словам Гитлера, Россия была «дальневосточным мечом Британии и Соединенных Штатов», острие которого было нацелено на Японию^[1330]. Нападение на Советский Союз и решительная победа над ним в 1941 г. лишили бы Британию ее «материкового кинжала» и развязали бы руки Японии. Если бы Великобритания предпочла продолжить войну, а японская агрессия втянула бы в нее Америку, то полный контроль над евразийскими просторами по крайней мере обеспечил бы Германию ресурсами, которые требовались ей для подлинной трансатлантической битвы. Как выразился Гитлер 9 января 1941 г., после завоевания жизненного пространства на востоке Германия будет готова к войне «между континентами»^[1331]. Более того, он явно оценивал экономический потенциал такой империи выше, чем совместный потенциал Британии и Америки. И именно к этим идеям о совместной японо-германской войне против Британии и Америки он вернулся спустя пол года, в эйфорические первые недели июля 1941 г., когда предложил японскому послу заключить наступательный союз против Соединенных Штатов^[1332].