Читать книгу - "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Конечно, федерация ни в коей мере не была завершенной. Наблюдались острые региональные различия. Только в 1949 г. Ньюфаундленд, старейшая колония Великобритании, стал последней провинцией Канады. Более того, иммиграция усиливала разнообразие доминиона, делая его больше похожим на Южную Африку, чем на Австралию или Новую Зеландию, где белое население почти все было британского происхождения.

В 1870 г. четверть населения Канады говорила с ирландским акцентом. Как сказал Уильям Батлер, несмотря на репутацию «Изумрудного острова» в плане отсутствия промышленности, Ирландия производила нации. Среди последующих поселенцев были исландцы, евреи и менониты с Украины, говорящие на немецком языке. Их количество в дальнейшем увеличилось благодаря скандинавам и переселенцам Восточной Европы, многие из которых бежали от кнута казаков и ярма Габсбургов. Англо-саксонские критики характеризовали их, как «отбросы Старого Света»^[1657]. Но «крепкий и решительный крестьянин в овчинном тулупе»^[1658], если использовать фразу канадского министра иностранных дел, доказал свою ценность, став первопроходцем. Дикий холод, хижина из дерна и костер из торфа не являлись для него ужасом. Он и ему подобные были привычны к тяжелому, изнурительному труду. Духоборы (русские христиане-нонконформисты), у которых не было лошадей, спокойно впрягали в плуг своих женщин.

Многие из миллионов британцев, которые перебрались в Канаду в течение десятилетия перед Первой Мировой войной, казались слабыми и жалкими в сравнении с ними. На фермах, которые располагалась в месте, рекламируемом, как «Последний лучший Запад», на воротах часто висели объявления: «Англичане не требуются». Некоторые из тех, кто не мог найти работу, перебирались в растущие канадские городские трущобы и становились «грузом для общества, получающим пособие»^[1659]. На них постоянно тратились общественные деньги. Метрополия оказалась униженной.

Выдающиеся люди времен короля Эдуарда, от генерала Баден-Пауэлла до генерала Бута (основателя Армии спасения), организовывали тренировочные программы для подготовки «испытывающих лишения и отчаявшихся» людей из британских городов. Предполагалось, что эти поселенцы смогут работать, возделывая девственные прерии^[1660]. Таков был практичный империализм, предназначенный для усиления Канады — участницы расширенной британской семьи. Несомненно, сей труд имел некоторый эффект. Вероятно, он помогал усилить у канадцев самоощущение энергии и жизнеспособности «новых британцев», закаленных границей и климатом^[1661].

Но идея оказалась натянутой версией фольклора островов Антиподов о спасительной силе дикой природы. Она заключалась в том, что упадок процветает на теплом юге, а длинные зимние ночи способствуют плодовитости во всем. Как сказал Джозеф Хау, «большие, полные жизненных сил, здоровые семьи появляются из пуховых постелей, в которых Мороз Красный Нос заставляет людей лежать близко друг к другу»^[1662].

Канадцы отождествлялись с «выносливыми и закаленными детьми севера» у Гиббона, со здоровыми обитателями лесной глуши вроде тевтонских кимвров, которые «ради развлечения часто съезжали со снежных гор на своих широких щитах»^[1663].

Однако перемещенные британцы, попрощавшиеся с феодализмом в Старом Свете, неизбежно стремились к идеальной независимости в Новом^[1664]. Более того, прибытие такого количества чужестранцев, почти все из которых были протестантами и стали частью англоговорящего общества, расширяло большой национальный раскол. Франко-канадцы, которые сами считали себя потомками неотесанных северных галлов, чувствовали угрозу от этого притока. Несмотря на высокую рождаемость, эмиграция сокращала их количественно, этот народ стал составлять чуть больше четверти всего населения. В результате они стали еще более яростно бороться за политическое и культурное выживание. Существование франко-канадцев зависело от сопротивления интеграции Канады как единой страны.

Уилфрид Лорье, красивый юрист с вьющимися волосами, который в 1896 г. стал первым франко-канадцем, ставшим премьер-министром страны, искал единства в разнообразии. «Моя цель — консолидировать Федерацию и сделать так, чтобы наш народ, давно отдалившийся друг от друга, постепенно стал нацией, — писал он. — Это самый главный вопрос. Все остальное вторично по отношению к этой идее»^[1665].

Чтобы реализовать эту идею, Лорье должен был совершить что-то вроде подвига канатоходца, достойного Блондина, прошедшего над Ниагарой. Он оживил Либеральную партию, одновременно успокаивая католических епископов из Квебека, которые все еще хотели проклясть ее, словно вельзевулово семя.

Премьер выражал гордость империей, но одновременно вежливо пресекал попытки британцев централизовать Канаду ради ее автономии. В 1897 г. он сорвал попытку Чемберлена учредить постоянный Имперский совет, приняв вместо него проводимые периодически Имперские конференции.

Но Лорье сыграл важную роль в «Бриллиантовой» процессии по поводу празднования 60-летия царствования королевы Виктории. Он был одет в треугольную шляпу с поднятыми полями, отделанную золотой тесьмой тунику и белые шелковые чулки члена Тайного совета. Премьер получил семиконечную звезду гран-командора ордена Святого Михаила и Святого Георгия.

На родине антиимпериалисты жаловались, что британские титулы подрывают колониальную добродетель. Но хотя сэр Уилфрид был очарован блеском ранга, это его не соблазнило и не обольстило. Он не демонстрировал энтузиазма и желания помогать Великобритании во время англо-бурской войны, хотя верил, что дело империи — правое. Он оказался столь искусно уклончивым при вкладе в имперскую защиту, что Чемберлен заявил: лучше иметь дело с откровенным и прямом хамом и скотиной. Доктор Джей-мсон сказал, что Лорье — это «чертов учитель танцев», который «испортил все шоу»^[1666].

Вопрос о том, следует ли канадцам готовиться проливать кровь за корону, разделил доминион до основания. Люди британского происхождения, по словам Киплинга, обладали «определенной грубой верой в империю, в которой они, естественно, считают себя пупом земли»^[1667]. Многие из них считали: англо-бурская война дает возможность усилить пуповину верности, которая все еще привязывала землю-дитя к метрополии-матери. Отправление канадского контингента для сражения на вельде стало бы шагом к политической зрелости, к укреплению моральной силы Федерации, выковыванию национального характера и мобилизации нового духа патриотизма. По словам самых пылких джингоистов, этот дух лучше всего выражался в лозунге оранжистов: «Одна раса, один флаг, один трон». Некоторые требовали одного языка и одной веры, утверждая права большинства в Канаде столь же яростно, как они утверждали права меньшинства в Ирландии.