Читать книгу - "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Во всех отношениях, кроме последнего оттягивания войск, которое производилось тайно и быстро в конце года, полуостров Галлиполи оказался вторым вариантом. Кампания стоила жизни 21 255 британцам, 10 000 французам, 8 709 австралийцам и 2 701 новозеландцам. Несмотря на всю крикливую рекламу о вкладе АНЗАК, нельзя проигнорировать то, что они играли второстепенную роль на периферийном поле конфликта.

Также ясно, что войну не выиграли славным провалом во второстепенном шоу. Победа пришла благодаря успеху, достигнутому невообразимой ценой на основном театре военных действий. Муки и испытания, которые выдержали солдаты АНЗАК на полуострове Галлиполи, несравнимы с их растянувшейся агонией во Франции, где австрало-новозеландцев погибло в шесть раз больше. Один час сражения при Позьере подверг их большему стрессу, чем вся Галлипольская кампания^[1616], как в дальнейшем признал Чарльз Бин. Однако в то время он заявлял общественности, что они прошли сквозь немецкий заградительный огонь, «как вы пройдете сквозь летний дождь»^[1617].

Лейтенант Алек Раус, газетчик в гражданской жизни, который погиб в 1916 г., ярко рассказал о кровавой бойне при Позьере: торнадо из взрывающихся снарядов, дикая стрельба и неразбериха на ничейной земле, шок оттого, что ты живым похоронен среди трупов на разных стадиях разложения. «Я видел сильных людей, которые прошли через полуостров Галлиполи, плачущих и дрожащих от лихорадки, — писал Раус, — людей, которые никогда раньше ничего не боялись»^[1618].

Благодаря этому цепенящему, ошеломляющему и оглушающему опыту представители АНЗАК стали еще более циничными по отношению к своим британским командующим. Когда снаряды взрывались везде вокруг него, один капрал написал: «Я видел здесь такие вещи, от которых имена чертовых военных аристократов будут вонять вечно»^[1619].

Бердвуд вызывал особый гнев и ярость, занимаясь разглагольствованиями о готовности АНЗАК бить немцев, а затем отправлял их на новые самоубийственные задания. Утратившие все иллюзии выжившие объявили, что их товарищей «убили» из-за «некомпетентности, черствости и личного тщеславия высокопоставленных лиц во власти»^[1620]. Такие точки зрения, повторяемые и оттачиваемые, действовали, словно медленнодействующий яд, попавший в сердце имперских отношений.

Хотя Билли Хьюз был пылким лоялистом империи, он не обеспечил никакого противоядия. Хьюз способствовал разделению мнений австралийцев и собственной Лейбористской партии в вопросе призыва на военную службу.

Уильям Моррис Хьюз был гиперактивным, страдал диспепсией и жил практически на чае, тостах и томатном соусе. Он напоминал сморщенного гнома. Художнику-портретисту, который заявил, что попытается справедливо его показать, Хьюз ответил: «Я не хочу справедливости, я хочу милости»^[1621].

Но дух воина оживлял это маленькое тело. Когда он посетил АНЗАК во Франции, солдаты шутили, что Австралия прислала своего последнего мужчину. Однако, как отмечал генерал Бердвуд, Хьюз «отдавал приказы, словно центурион»^[1622]. «Маленький диггер», как его прозвали, пробился наверх из скромной уэльской семьи благодаря работе в профсоюзе на сиднейских верфях. Он называл всех «братьями», но добился премьерства (1915—23 гг.) благодаря деспотической воле, прекрасному уму, хитрости и коварству, достойному Макиавелли.

Хьюз обладал яростностью и способностью к обличительным речам. Он выдавал оскорбления резким металлическим голосом, ошеломлял и шокировал своих врагов, один из которых, как сказал премьер, «отказался от лучших ресурсов политического убийства и обратился к дубинке каннибала»^[1623]. Как и Ллойд-Джордж, которого он кое в чем напоминал, Хьюз пожертвовал своими радикальными принципами, положив их на алтарь бога войны. Он репрессировал несогласных, навязал цензуру и продвигал ксенофобию. Поэтому австралийцы отказались от немецкого пива и сосисок. Они изменили ряд названий — например, Немецкая бухта стала Имперским доком, а гора Бисмарка была переименована в гору Китченера (как и Берлин в Онтарио).

Хьюз настаивал, что Австралия — белая Австралия — может быть свободной, только если является частью победоносной Британской империи. Поэтому она должна мобилизовать всех доступных мужчин. Те, кто выступал против призыва на военную службу (профсоюзные деятели, ирландские католики, пришедшие в ярость после казни британцами лидеров дублинского Пасхального восстания, и большинство австралийцев, сражающихся во Франции) говорили: он хочет послать своих соотечественников за море, чтобы импортировать дешевую азиатскую рабочую силу. Они победили на двух референдумах по этому вопросу (в 1916 и 1917 гг.), с лозунгом, который являлся по-настоящему губительным для имперской солидарности: «Ставьте Австралию первой!»

Парадоксально, что Хьюз делал именно это в советах империи и союзников. Он оставался лидером национальной коалиции у себя на родине, несмотря на двойное поражение, при этом получил признание за границей. Премьер стал таким агрессивным империалистом, что его речи звучали, будто у оратора из отдельного и не совсем дружественного государства или у пророка из малонаселенного района, словно глас вопиющего в пустыне. Он относился с пренебрежением к британским генералам и настаивал: метрополия должна относиться к Австралии, как к союзнику, а не помощнику или придатку. Он требовал доктрину Монро для Тихого океана и установил новые дипломатические связи с США, предупреждая: в следующей войне Япония может перейти на другую сторону. После Первой Мировой Хьюз получил независимое представительство для Австралии (как и другие доминионы) на Парижской мирной конференции.

Здесь он высмеял хвастовство, пустословие и разглагольствования утопических миротворцев вроде Вудро Вильсона, назвав его «рожденным на небесах»^[1624]. (Его самого президент США прозвал «опасным шалопаем и распространителем заразы»)^[1625].

Хьюз пытался получить большую компенсацию от Германии и навязать англо-саксонский контроль над колониями на Тихом океане. Он получил австралийский мандат над германской Новой Гвинеей. Однако когда Вильсон спросил, будет ли у местных жителей доступ к миссионерам, Хьюз заверил его, что будет, поскольку при нынешнем положении вещей «у несчастных аборигенов… недостаточно еды»^[1626].