Читать книгу - "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Оранжисты были сильны, так как имели девятьсот лож только в Онтарио и помогали навязать скучный пуританизм, который делал возможным, как гласит старая шутка, провести неделю в Торонто за одно воскресенье.

Чтобы противостоять такому сектантству британо-канадцев, франко-канадцы часто выражали готовность сражаться за империю. Это давало лучшую возможность сохранения двойственности доминиона и защиты их индивидуальности. Но англо-бурская война оказалась для них жестоким зрелищем: Британия пыталась силой навязать послушание другому маленькому народу. Никто не выразил негодование Квебека более красноречиво, чем Анри Бурасса, фанатик и энтузиаст, похожий на своего деда-революционера Жана-Луи Папино. Он ругал «военное безумие, которое является средством захвата и удержания иностранной территории»^[1668], объявляя: патриотизм такого рода — это последнее прибежище негодяев.

Лорье должен был найти компромисс, который смягчит и устроит, хотя может и не удовлетворить все сообщества. Он сделал это, санкционировав отправку в Южную Африку канадского подразделения добровольцев. Как премьер-министр сказал Бурасса, он таким образом избежал «раскола населения этой страны по расовому признаку. Ничего более серьезного никогда не случится в Канаде»^[1669].

Лорье максимально использовал достижения канадцев в этом конфликте, объявив, что на западе появилась новая держава. Но она не была достаточно сильной, чтобы встать на действительно независимый курс под руководством Лорье, который отвергал и империализм, и антиимпериализм, держа перед собой «в качестве огненного столба ночью и столба дыма днем политику истинного канадизма»^[1670].

Премьер делал осторожные шаги. Канада взяла на себя всю оборону своей страны, и в 1909 г. учредила Министерство иностранных дел, которое расположилось над маленькой парикмахерской в Оттаве. Страна неуютно зависала между своим растущим американским соседом и увядающей европейской матерью. Она вела переговоры о заключении противоречивого торгового соглашения с США и искала приемлемый способ усилить британскую военную мощь.

В конце концов, несмотря на усилия Лорье, Канаду затянуло в вихрь милитаризма. Это имело парадоксальные последствия. Первая Мировая война все же разделила канадцев. Сам Лорье, который памятно объявил в 1914 г., что все его соотечественники «готовы, да, готовы»^[1671], к 1917 г. поддерживал ожесточенную франко-канадскую кампанию против призыва на военную службу.

Однако война помогла создать нацию, объединенную в своем стремлении сбросить последние остатки британской опеки. Это был народ, готовый и желающий обменять свое подчиненное место в старой империи на равное членство в молодом Содружестве.

В начале августа 1914 г. вся Канада радовалась перспективе смертельной схватки с Германией. На улицах Монреаля и Квебека, а также Ванкувера, Виннипега и Торонто эхом раздавались звуки «Марсельезы» и «Правь, Британия!» Там развевались яркие знамена и проходили парады. В провинции Квебек прелаты и пресса поддержали войну, за исключением одной «Ля верите», которая предупреждала: главным врагом Франции является не Германия, а масонство.

Но Бурасса вскоре сменил собственную пластинку, как и большинства других франко-канадцев. Они сосредоточились на внутренних проблемах и врагах, вначале отговаривали от поступления на службу в армию, где в качестве языка командования использовался только английский, а в дальнейшем оказали яростное сопротивление призыву на военную службу.

Конфликт разбудил атавистические страсти. Ирландские католики, верные канадцы, которые хотели отделить себя от франкоговорящих «хулиганов», с готовностью ответили на лозунг (благословленный их епископами): «Присоединяйтесь к «Баффс» и охотьтесь на немцев»^[1672]. [«Баффс» — Королевский Восточно-Кентский полк. — Прим. перев.]

Французская Канада не могла ассимилироваться, приспособиться или успокоиться. Националистическая оппозиция англо-саксонскому империализму во всех его формах еще более усугубилась. «Они везде вешают триколор, — с негодованием писал один английский гость, —даже на почтамте Его Величества!»^[1673] В Онтарио «фон Бурассу»^[1674] ругали, называя предателем. Никто не сделал больше для процветания ксенофобии, чем Сэм Хьюз, министр, ответственный за ополчение, в консервативном правительстве сэра Роберта Бордена. Он как-то объяснил вспышку оспы в Монреале превалированием католицизма.

Хьюз был большим задирой, грязно ругался и обращался к новобранцам с речами, о которых говорилось, как о «наборе вздора, криков, хвастовства и бахвальства»^[1675]. Более того, этот чиновник оказался некомпетентным, коррумпированным, а возможно — до какой-то степени сумасшедшим. Его программы подготовки подошли бы для комической оперы. Он настаивал (до 1915 г.), что жены должны давать письменное разрешение мужьям на отъезд. Хьюз отдавал контракты приятелям, которые производили дефектное оснащение — например, винтовки Росса, которые постоянно заклинивало. Зато министр пытался поднять свой авторитет, назначив трех генералов на одну и ту же должность, нарушив принцип Ллойд-Джорджа, гласящий: хотя один генерал может быть и не лучше другого, «один генерал — это лучше, чем два»^[1676].

В 1916 г. Борден отправил Хьюза в отставку, поскольку номера, которые тот выкидывал, стали неприемлемыми, поскольку силы доминиона становились все более профессиональными. Как и австралийцев с новозеландцами, канадцев считали солдатами по природе. Предполагалось, что они инстинктивно агрессивные, окрепшие и закаленные в дикой местности, их вдохновляет дух демократизма.

В этом мифе имелась доля правды. Майор Эдисон Линн из морской пехоты писал: «Я уверен, что у Наполеона в зените власти не было солдат лучше наших»^[1677]. Но только четверть канадцев можно было классифицировать как жителей лесной глуши. В боях погибло много самых крепких и стойких. Командира 8-го канадского пехотного батальона восемь раз заваливало землей в Фестуберте после взрывов снарядов «Джек Джонсон». Он потерял 250 своих подчиненных во время «бессмысленной атаки». Этот человек писал домой: «Сейчас со мной все в порядке, но я боюсь, что у меня будет нервный срыв, кажется, что я становлюсь все более дерганым… Если меня отправят назад в Англию за то, что выкладывал в углу солому, на которой мог бы спать крокодил, не удивляйтесь»^[1678].