Читать книгу - "Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо"

Государство Шривиджая на берегу Суматры уже производило внушительное впечатление, когда в седьмом веке упоминания о нем появляются в китайских источниках. Когда в 671 году здесь останавливался пилигрим И Цзи, в столице находилось до тысячи буддийских монахов, живших своей общиной. Это было царство гаваней, бравших плату за стоянку, и логово пиратов, а в глубине — обрамленная рекой страна сухопутных жителей, снабжавшая гавани людьми и рисом. Наряду со сложной придворной культурой, где большую роль играли индийские и буддийские ученые, в стране сохранились богатые традиции языческой магии, пленявшей мусульманских наблюдателей, и магия эта использовалась для умиротворения моря и контроля над ним. По слухам, вход в устье реки охраняли заколдованные крокодилы, а милость моря покупали ежегодными дарами в виде золотых кирпичей^[875]. Вероятно, это не более странно, чем ежегодные аналогичные обряды, совершавшиеся в Венеции (см. выше, с. 431).

Магия действовала, и столица Палембанг стала местом отдыха купцов, где даже попугаи говорили на четырех языках^[876]. Морская сила Шривиджаи была сосредоточена (и здесь наиболее явственно проявлялся потенциал морской цивилизации) на неровном восточном берегу Суматры с множеством мелких островов и мангровыми рощами, с глубокими заливами и удобными гаванями, с природной защитой — коралловыми рифами — и с обилием рыбы и черепах^[877]. Величие и само существование этого государства — ибо его «неизменно описывали как великое», по словам кантонского чиновника, ведавшего торговлей в начале XI века, — зависели от торговли с Китаем, в особенности сандалом и благовониями (здесь эта страна была монополистом), и от безопасности на море.

В VIII веке у Шривиджаи появился яванский соперник, известный как Царство Гор и Империя Южных Морей. В 767 году яванские захватчики были изгнаны китайскими силами из залива Сон Тей в Тонкине. В 774 году они опустошили южное побережье Аннама; надписи в Чаме выражают ужас перед «людьми, рожденными в чужих землях, людьми, чья пища ужаснее человеческих трупов, страшными, черными, худыми, внушающими дикий страх и опасными, как смерть», приплывшими на лодках. В надписях 778 года говорится о вторжении «армии с Явы, которая высадилась из лодок». В воспоминаниях купца Сулеймана, записанных в 916 году, есть рассказ о кхмерском короле, «молодом и горячем», который неосторожно выразил желание увидеть голову императора Южных Морей «на тарелке передо мной». Император возглавил тайную нежданную вылазку непосредственно в Камбоджу. Он без труда поднялся по реке до столицы, ворвался во дворец и захватил короля… «Я с удовольствием подвергну тебя тому, чему ты собирался подвергнуть меня, чтобы ты вернулся в собственную страну не униженным». Он провозгласил нового короля и передал ему на тарелке голову прежнего как подарок и предупреждение. «С этого времени кхмеры по утрам поворачивались лицом в сторону страны императора и кланялись до земли, выражая свою покорность»^[878].

Один из заметных парадоксов этого периода в том, что Суматра оставила записи о торговле и войнах, но не оставила крупных памятников; Ява, напротив, оставила памятники, но не оставила никаких записей. Однако есть другие, более убедительные свидетельства того, что на Яве было развито мореплавание: эти свидетельства дошли до нас не в письменном виде, а в резьбе на камне. Если судить о цивилизации по меркам, принятым в этой книге, некоторые периоды яванской истории следует считать периодами великих достижений, в особенности в эру строительства династии Сайлендра в VIII и IX веках. Не чувствуя потребности в развитии собственной морской стратегии, яванские правители эпохи величия Шривиджаи могли сосредоточить достаточно богатства и рабочей силы, чтобы строить буддийские храмы, которым нет равных даже в Индии, — космические диаграммы такого грандиозного масштаба, что они ясно говорили о привилегированном восхождении на небо их строителей и об их праве владеть всем миром.

Набольшее впечатление производит Боробудур, памятник славы Сайлендра, построенный из миллиона каменных блоков в начале периода величия династии, примерно между 780 и 830 годами. Это был не просто акт самоутверждения новой династии, но также воплощение буддийского взгляда на мир. Буддизм был в высших кругах Явы относительно новой религией: ясно, что Боробудур начинали строить как индуистский храм, но правящая идеология неожиданно изменилась^[879]. Подражая окружающим холмам и в некоторых отношениях превосходя их, храм воплотил уникальный план: это не храм, ибо в нем нет внутренних пространств, но множество террас, ведущих пилигримов вверх, по аналогии с мистическим восхождением, к вершине, символизирующей центральную мировую гору буддийской космологии^[880]. Покрытый огромным количеством изображений, Боробудур представляет собой каменную глыбу с рассказом о стадиях подготовки души. Наиболее выразительны те рельефы, которые иллюстрируют нравоучительные притчи буддийских рукописей. И именно здесь мы встречаем купцов и моряков, о которых нет упоминаний в уцелевших архивах.

Один из самых знаменитых рельефов посвящен путешествию Хиру к земле обетованной. Этот верный министр легендарного короля-монаха заслужил милость неба, вмешиваясь в поступки злого сына и наследника короля, который, помимо прочих злодейств, приказал похоронить духовного советника своего отца заживо. Хиру получил чудесный совет бежать раньше, чем песчаная буря уничтожит двор злого короля, и был перенесен в страну, которая изображена как берег счастья, со множеством зернохранилищ, павлинов, разнообразных деревьев и гостеприимных обитателей. Согласно боробудурскому рельефу Хиру приплывает к берегу счастья на корабле с растяжкой с уключиной, с несколькими палубами, заполненными матросами, и с надутыми парусами, укрепленными на двух главных мачтах и на бушприте^[881]. Художник видел такие сцены. Он знал во всех подробностях, как выглядит корабль и как он действует.

Тот же скульптор изобразил рядом другую сцену, которая еще более подчеркивает ценности, характерные для морского народа. Рельеф изображает кораблекрушение: моряки спускают паруса, пассажиры переходят в шлюпку, имеющую собственную мачту. Это эпизод из истории благочестивого купца Майтраканьяки, сына купца из Бенареса, погибшего в море. Мальчик хотел пойти по стопам отца, но мать постаралась уберечь его с помощью набожной лжи. Сначала Майтраканьяке сказали, что его отец владел лавкой, затем — что он был парфюмером, затем — ювелиром. Он по очереди испробовал все эти занятия, каждый раз богател и все нажитое раздавал бедным. Чтобы избавиться от него, другие купцы рассказали ему правду об отце. Боробудурский скульптор изображает, как он сурово прощается с матерью. Майтраканьяка уплыл на торговом корабле; в каждом порту его встречают прекрасные женщины, число их всякий раз удваивается, но в одном из портов его ждет не обычный роскошный прием — его привязывают к пыточному колесу и наказывают за дурное обращение с матерью. Ему сообщают, что его наказание будет длиться шестьдесят шесть тысяч лет, пока его не сменит другой грешник; но Майтра-каньяка умоляет никогда не освобождать его, чтобы другой человек не испытывал такой боли. Его немедленно освобождают и переносят в вечное блаженство^[882]. Такой вид искусства — это, конечно, одновременно свидетельство определенной духовности, — мог сложиться только в коммерческом мире. Он раскрывает торговую этику: купец может быть и святым, и героем, торговля родственна паломничеству, а успеху в торговле должна предшествовать щедрость в подаяниях.