Читать книгу - "Тито и товарищи - Йоже Пирьевец"

Джилас был воодушевлен исходом процесса. «Этот приговор – прекрасная и великая вещь», – сказал он друзьям (и конечно же, УГБ). «Это дело рук Тито. Благодаря этому авторитет Тито возрос во всей стране и в мире. Приятно удивлен наличием демократии у нас <…> Я ожидал двух-трех лет строгого режима». Он поклялся, что будет уважать решение суда и что больше не будет иметь дела с политикой. Но спустя некоторое время изменил свое мнение, расстроившись, когда власти лишили его военной пенсии, которую он получал на протяжении всех последних месяцев и когда начались гонения на людей из его круга. Его выселили из виллы, где он жил, предоставив апартаменты в центре города, которые находились под строгим полицейским надзором. Помимо всего прочего, сотрудники УГБ часто устраивали провокации ему и его жене, пытались разрушить их брак и угрожали им физически. Из-за всего этого Джилас в своих заявлениях был импульсивен, с насмешкой отзывался о женах высших руководителей, указывал на то, что в Югославии люди занимают должности не за способности, а за доверие и преданность режиму. О жизненном стандарте в государстве он говорил следующее: «Как правило, у нас почти все культурные люди худые. Чего не скажешь о руководителях, которые только жрут и разбазаривают народное имущество. Если бы не это мотовство, другие люди не жили бы так бедно»^[1552]. В апреле 1956 г. он отправил два письма на имя Моргана Филлипса, секретаря британской лейбористской партии, в которых просил его поддержки^[1553]. Филлипс в письме Тито акцентировал внимание на «человеческой стороне проблемы», тем самым ухудшив положение, поскольку югославы в газете Borba ответили, что лучше бы они беспокоились о «человечности» колониальной власти Великобритании на Кипре и в Кении^[1554]. Уже в конце мая 1956 г. Джилас во время визита Тито в Москву послал открытое письмо в New York Times, а в начале июня, воспользовавшись случаем, дал интервью Джиму Беллу, директору европейского бюро американской газеты Times, с очевидным намерением своей критикой режима заслужить ореол мученика. Но с этим ему не повезло – сам Ранкович заявил, что власти не будут реагировать, и тогда он обратился к французской общественности и опубликовал в Paris Press и в Journal Amerikan статью, в которой обвинил Хрущева в том, что на самом деле он не думает проводить политику «оттепели». В этот раз в полемику с ним вступили ведущие белградские газеты Borba и Политика, но опять-таки без тяжелых последствий. В беседе с иностранными журналистами Джилас потом заявил, что эта реакция его не беспокоит, и предсказал, что еще будет печататься на Западе. При этом он дал понять, что не готов навсегда отказаться от политической деятельности^[1555]; это он и доказал следующей осенью, когда вспыхнула «антисталинская» революция в Венгрии. В конце октября он дал интервью информационному агентству АФП, в котором подверг критике позицию Югославии, воздержавшейся от голосования в Совете безопасности ООН по вопросу о советском вмешательстве в дела Венгрии. При этом он обвинил югославскую дипломатию в догматизме и идеологической ограниченности. Свое осуждение он подкрепил публикацией в левой американской газете New Leader, в которой утверждал, что «коммунистические режимы Восточной и Средней Европы должны отдаляться от Москвы, в противном случае существует опасность, что их зависимость от нее будет возрастать всё больше. Югославия тоже не сможет избегнуть этого выбора. Как сопротивление Тито Сталину привело к неизбежному зарождению национал-коммунизма, так революция в Венгрии – начало полной гибели коммунизма»^[1556].

После этих сенсационных заявлений информационное агентство ТАНЮГ 20 ноября 1956 г. сообщило, что против Милована Джиласа было возбуждено дело и что он уже арестован. Ему вменялось нарушение 118-й статьи уголовного права (антигосударственная деятельность и вражеская пропаганда), поскольку существовало «обоснованное подозрение, что он подверг критике югославскую внешнюю политику и внутреннее устройство, опубликовав статьи в иностранной прессе, которые являлись лживыми и не соответствовали действительности». Дедиер поспешил другу на помощь с открытым письмом, адресованным Тито, которое не было опубликовано и не оказало влияния на развитие событий^[1557]. Несмотря на то что за него заступился Владимир Бакарич^[1558], в следующем месяце Джилас предстал перед судом, обвиненный в том, что в исключительно серьезных международных обстоятельствах критиковал Югославию и ее руководителей, обвинив их в национальном предательстве: якобы государство, по его мнению, находится в руках класса бюрократии, который замедляет ее демократизацию. Тем самым он пытался предоставить противнику аргументы, используя которые, тот мог бы оказывать давление на Югославию. Судебный процесс, который был закрытым, длился один день – теперь было ясно, что власти пытаются как можно скорее покончить с делом Джиласа и тем самым в зародыше уничтожить дальнейшие толки: прежний приговор был аннулирован и теперь его отправили на три года за решетку^[1559]. Как заключенный № 6880 он оказался в г. Сремска-Митровица, где сидел еще до войны. На этот раз к нему не проявили жалости: его посадили в одиночную камеру, где не было ничего, так что спать ему приходилось на голом полу. Приговор имел большой отклик на Западе, особенно среди европейских социалистов и социал-демократов^[1560]. Тяжелое положение, в котором оказался Джилас, его не сломило. Уже несколько месяцев спустя, 12 августа 1957 г., в издательстве Praeger в Нью-Йорке вышла его книга «Новый класс», которую 29 июля с большой помпой в журнале Life представил Эдвард Крэнкшоу, один из наиболее известных историков коммунизма. Он утверждал, что эта книга – «политический динамит», который уничтожит теоретические основы коммунизма, что она – «самый острый антикоммунистический документ» из когда-либо опубликованных^[1561]. В ней Джилас изложил свои, по большей части хаотичные, размышления последних лет, констатировав, что «демократия движущая сила социализма», что «социализм и демократия идут плечом к плечу» и выступил за свободу мысли и слова. При этом подчеркивал, что ни одна партия не может стать единственным рупором объективных потребностей общества, и решительно осудил партийный способ руководства: «.ее методы надзора – одна из самых постыдных сторон в истории человечества»^[1562].