Читать книгу - "Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт"

вице-канцлера, и органы, и все иные заинтересованные стороны. И коли так, разрешите доложить, что Ваш бывший пациент Джош Агниц, Джошуа Маковен, куда вменяемее многих из нас (не исключая автора этих строк) и проводит, в полноте времени, Великую Работу, которая полностью изменит тех, кто в нее вовлечен, погружен, на ней сконцентрирован.

Все эти люди, не пациенты, не больные – больны разве что нетерпеливостью, – начали духовное странствие, которое неизбежно ведет их – и нас – через долину смертной Тени, но Свет виден, и лучше двигаться вперед, чем лежать одурманенными лекарствами под больничными одеялами.

Мы живем в мире вечно мерцающих символических Истин, которые смыкаются с реальным миром в особых точках – Скалах, Камнях, Деревьях, Зеркалах. Что ни день познаю я красоту синхронистичности и многослойных совпадений, красоту неимоверную.

Женщина эта – Ваша бывшая пациентка, леди Вертоград, – глупая старая кляча, грымза, мымра, но из уст таких, как она, льются речи подлинных Жриц. Время от времени, и даже часто, я невольно это признаю. Перт, она – Проводник (о ужас! о прелесть!) для небесных и адских медуз и Медуз, крови, пота и слез.

Она прозревает на белом руне и бледном челе нашего жертвенного Агнца и мстительного Овна воистину кровавый пот, румяную росу Провозглашенного (по крайней мере, одного из них). Кровавая пелена. Он сам – Работа, mysterium coniunctionis, Камень, который есть истинный Меркурий-психопомп, рожденный Белым Светом из всех цветов, павлиньего хвоста, Cauda Pavonis. Она поведала нам эзотерический миф о творении, в котором Бог создал павлина и показал ему его отражение в зеркале, и прекрасная птица была так поражена собственной красотой, что на лбу ее выступили бисеринки румяного пота – и из них были созданы все прочие существа.

Я штудировал и сейчас штудирую работы Юнга по алхимии и по мере чтения вижу, что завесы и переплетения цветов и связей в ткани бессознательного более реальны, чем мир… мир грязных носков, старых приятелей, брючных ширинок, маникюрных ножниц и прочего хлама. Я вижу это и знаю. Но знаю не так, как Маковен, который исполнен изящества и пребывает сразу в обоих мирах. Я же либо за цветной завесой, мельком вижу свет, либо прихожу в себя среди чаинок, мусора и отстриженных ногтей. Он видит свет и в них, он может вывести его оттуда. Обратили ли Вы внимание (хотя, наверное, к Юнгу Вы своего отношения так и не поменяли) на слова Юнга о том, что одним из главных метафорических образов для описания алхимической работы является «пытка»? Высвобождая дух, плоть должна стенать, свет выжимается из Камня лишь с кровью, завесы плоти рвутся и кровоточат, и только потом Дитя Света родится и воссияет.

Это не безумие, Перт, это экстаз. Но кто тогда, спросите Вы резонно, отвечает за пациентов (жертв)?

ЗА ВСЕХ ОТВЕЧАЮ Я.

Договорились?

Я.

Жму руку, дружище Перт.

Элвет Гусакс

От Бренды Пинчер Авраму Сниткину

Слушай, ты, засранец, это письмо я тебе доставлю, и тебе придется хоть раз в жизни что-то сделать.

Началось. Много о чем я не пишу. А вещи происходят невеселые.

Ребенок родился. Никто так и не позвал врача, и ни с каким врачом никто ни разу не посоветовался. Роды проходили ужасно: она кричала, наверное, сутки без перерыва. Леди В. размахивала руками, говорила, что все будет хорошо, и жгла противные, удушающие благовония. Спасли ребенка Клеменси и Люси, и они же, надеюсь, спасли Руфь. Кровь так и хлестала. Гусакс и Заг были под кайфом, что-то, как всегда, приняли. Леди В. сказала Маковену: «Ступай и взгляни на Работу» (цитирую точно), и он пришел. Сказал, что чувствует запах крови (еще бы не почувствовал, она все залила). В общем, он вошел, будто жрец, взглянул на Руфь – ее привели в порядок – и свалился в сильнейшем эпилептическом припадке. Лукасу С. и канонику Х. пришлось его держать, сотворить что-то с его языком, и потом его оттащили в постель. Там он впал в коматозное состояние.

Ужас, но есть дела и похуже.

Среди нас была девушка, Элли. Нездоровая, но это в глаза не бросалось. Она очень близко приняла отказ от еды и худела прямо на глазах. Сильнее и сильнее. На днях кто-то поднялся поискать ее – она спала на крошечном чердаке. Ну, даже не кто-то, а собственно я.

В общем, она померла. Лежала совсем холодная, с открытыми глазами и ртом.

Я подумала: ну теперь-то они вызовут врача или полицию.

Но они просто похоронили ее в саду, под пение и кларнет.

Вполне прилично и достойно – раз уж умерла, то куда деваться, но ведь это незаконно.

А они, похоже, решили, что ну и ладно, это вполне естественно, ей теперь лучше, ее путь окончен, – так говорит Гусакс.

Аврам, мне кажется, тебе следует обо всем кому-нибудь рассказать.

А кому мне доверить это письмо?

Котелок совсем не варит.

Что мне делать?

Твою мать!

«Зимнюю сказку» решили дать в Большом зале Лонг-Ройстона. Сыграть Леонта Александр попросил Гарольда Бомберга, который был Гогеном в его лондонской постановке «Соломенного стула», а Гермиону он нашел среди университетских преподавателей английского – она училась в Кембридже вместе с Фредерикой, а теперь была медиевистом. Остальные роли были отданы университетским преподавателям и студентам. Оставалась только Утрата. Возможно, из сентиментальности, но также потому, что в Блесфордской гимназии ее очень хвалили, он выбрал Мэри Ортон. На премьеру пошла вся семья. Дэниел, а также Фредерика, Агата, Саския и Лео специально ради этого приехали на север. Уселись вместе в длинном ряду: Билл Поттер рядом с Дэниелом, Уинифред рядом с Уиллом, который был с краю, а Фредерика – между Дэниелом и Александром. Перед ними сидели университетские должностные лица и видные жители графства, в том числе Мэтью Кроу, в собственном кресле, закутанный в плед. Винсент Ходжкисс выбрал место не с коллегами, а с Маркусом, позади Поттеров. С ними же был и Лук Люсгор-Павлинс. Он нашел глазами Фредерику – она была в окружении семьи и старых друзей – и отвернулся.

Костюмы продумал Александр. Они были неопределенно-классические, с вкраплениями Елизаветинской эпохи. В первом акте, с его апофеозом ревности и сценой суда, мужчины были одеты в черное с красной отделкой, а женщины – в белое с фиолетовой. На мальчишке Мамилии был миниатюрный вариант черной