Читать книгу - "Русский всадник в парадигме власти - Бэлла Шапиро"

Для более полного понимания этого невероятного зрелища, которое современники называли «парадом-балетом»^[1495], обратимся к описанию гвардейского Майского парада — крупнейшего войскового смотра года. Итак, «начало мая в столичном Петербурге ознаменовывалось торжественным парадом войск столичного гарнизона^[1496]. Происходили эти традиционные майские парады на Марсовом поле… После объезда воинских построений император верхом на белом коне останавливался впереди царской ложи <…> Открывали парад казачьи сотни из собственного его величества конвоя, проносившиеся в алых чекменях. Затем, печатая шаг, проходили воспитанники военных училищ, преображенцы, семеновцы, измайловцы, егеря, Павловский полк с ружьями наперевес. За пехотой следовала гвардейская артиллерия с запряжками из рослых, откормленных коней. В центре поля был оркестр-хор Преображенского полка. Звучали воодушевляющие марши.

Затем наступала минутная пауза, во время которой перед царской ложей выстраивался на серых лошадях хор трубачей Кавалергардского полка. Приближался самый эффектный момент парада. Со стороны Инженерного замка появлялась блиставшая на солнце золотая конная масса тяжелой кавалерии. Могучие ганноверские лошади, двухметровые всадники в рыцарских кирасах и касках, с посеребренными или позолоченными двуглавыми орлами на них, палаши, гремящие в стальных ножнах, — все это создавало впечатление силы, способной на своем пути разметать любое сопротивление. Первая гвардейская кирасирская дивизия проходила спокойным шагом. Она шла в строю развернутых эскадронов, на эскадронных дистанциях. Серебристые линии кавалергардов на гнедых конях сменялись золотистыми линиями конной гвардии на рослых вороных… Потом были чубатые донские казаки, драгуны (конногренадеры) с конскими хвостами на касках, уланы с пестрыми значками. Лихо пролетали одетые в красные доломаны царскосельские гусары с белыми ментиками на плечах.

Все эти столь разные — и по происхождению, и по цвету мундиров — кавалерийские полки после прохождения перед царем выстраивались на противоположной стороне Марсова поля, занимая всю его длину. Генерал-инспектор кавалерии (великий князь) выезжал вперед перед этой конной массой. По его команде над головами всадников взметались сабли, шашки, палаши. По следующему сигналу весь этот многотысячный конный строй сорвавшейся лавиной устремлялся к Летнему саду. Земля дрожала под копытами многих тысяч лошадей. Казалось, что ничто не может остановить эту стихию. Но в десяти шагах от императора все замирало — шашки, сабли и палаши склонялись к ногам самодержавного повелителя. Так заканчивался… парад, представлявший во всей силе и красе императорскую гвардию»^[1497].

Среди всей гвардейской кавалерии — главного участника парадов — особо выделялся первый по старшинству Конный полк, любимец императоров: «моя старуха Конная гвардия», — говаривал Николай I^[1498]. Он представлял собой образец для всей кавалерии в отношении «наружного блеска».

Частью эффектной наружности была модная короткая английская стрижка (гвардия обстригла косы «под гребенку» в конце 1806–1807 гг., а букли еще раньше; тогда же было отменено повседневное употребление пудры)^[1499]. Короткая стрижка, которая противопоставлялась павловской косе, лежащей строго по шву, и романтическим «кудрям черным до плеч»^[1500], дополнялась бритым лицом (в те же годы офицерам и унтер-офицерам из дворян запрещено было носить усы, что также было английским влиянием^[1501]).

Эффектный вид гвардейцев подчеркивался их щегольскими мундирами. Так, к 1815 г. вся русская гвардия была одета в новые мундиры английского сукна, купленного императором на собственные средства^[1502]. В Конном полку таких мундиров удостоились даже нижние чины (обыкновенные их мундиры делались из дешевого польского «шленского» сукна)^[1503].

Если англомания проявлялась, прежде всего, на частном уровне^[1504], то официальное оформление русской военной культуры в целом было ориентировано на французский стиль, в подражание Наполеону Бонапарту, превратившему, по словам известного исследователя русской придворной культуры Р. С. Уортмана, свою армию в эстетический объект. «Все на французский образец: шитье у генералов, эполеты у офицеров, портупея вместо пояса у солдат, музыка на французский лад, марши французские, ученье французское», — так описывал военный Петербург французский посланник А. Коленкур^[1505].