Читать книгу - "Император Юлиан - Гор Видал"

Мы переправились через Босфор чудесным весенним днем. Мы ехали по сплошному ковру из желтых полевых цветов, теплый воздух был напоен запахом меда. Оставив в стороне Халкедон, мы сделали остановку в Либиссе, так как я хотел взглянуть на могилу Ганнибала. Подобно моим предшественникам, я испытываю к нему глубочайшее почтение, в особенности восхищает меня его полководческий талант. Итальянские походы Ганнибала, возможно, суть величайшие шедевры стратегии за всю историю войн, если, разумеется, не считать походов Александра. Никто никогда не узнает, почему Ганнибалу так и не удалось взять Рим; это липший раз доказывает, что Риму покровительствуют боги. Они-то и спасли Вечный город от его самого опасного врага. Могила Ганнибала выглядит убого: простая мраморная стела на месте последнего упокоения изгнанника, вот и все.

Затем мы двинулись к лежащей в руинах Никомедии. Было необходимо отдать последний долг жертвам одного из самых страшных стихийных бедствий нашего времени: землетрясения, 24 августа 358 года разрушившего половину города.

День клонился к вечеру, когда мы вступили в предместья Никомедии. Навстречу мне вышел городской сенат - все в глубоком трауре. Проезжая по мостовым, усыпанным обломками, я чуть не плакал: столько зданий, знакомых мне с детства, либо исчезли с лица земли, либо утратили привычный вид. По обе стороны улицы, ведущей к дворцу, стояли люди, лица их были сосредоточенны, они провожали меня пристальными взглядами. То и дело кто-нибудь выходил вперед, чтобы поцеловать мне руку или коснуться пурпура. В некоторых я узнал знакомых по никомедийской академии, в других - ораторов, выступавших на Форуме. Могу сказать прямо: то был страшный день.

Я выделил Никомедии из казны значительные средства на восстановление разрушенного. Феликс считал, что я создаю опасный прецедент, но я указал ему на то, что Никомедия - не простой город. Когда-то она была столицей нашего государства и именно здесь 24 февраля 303 года Диоклетиан издал свой памятный эдикт против галилеян, в котором повелел разрушить до основания их склепы и распустить общины. К несчастью, два года спустя Диоклетиан отошел от дел, не завершив начатого. Бели бы… впрочем, что гадать понапрасну! На мою долю выпало осуществить ту же миссию, но теперь это вдвое труднее, ибо за полстолетия противник утвердился не только среди простонародья, но и в самом Священном дворце.

Пребывание в Никомедии меня тяготило. Пробью там ровно столько времени, сколько требовали приличия, я распрощался с сенаторами. Хочу заметить, что, где бы я ни был, я начинал восстановление храмов, а это дело нелегкое. Большинство из них лежит в руинах или захвачено галилеянами. Положение усугубляется тем, что во многих местах жрецов истинной веры не осталось и целые провинции, например Каппадокия, полностью отданы во власть безбожников.

И все-таки я не прибегал к насилию. Вместо этого я спорил. Я убеждал. Я уговаривал. Должен сознаться, что иногда я опускался до подкупа, чтобы люди чтили веру отцов, как это им и положено. За это комит Феликс меня нещадно пилил: проблемы религии его нимало не интересовали, и он считал верхом глупости отдавать деньги храмам, а тем более отдельным людям, неизвестно за что. Я же считал, что и этим не стоит пренебрегать. Неважно, что побуждает человека вознести молитву божеству, главное - чтобы он совершил обряд, пусть даже и не по зову сердца, ведь с этого может начаться его обращение. Я не обольщаюсь: хотя в Галатии, Каппадокии и Киликии я не раз выступал перед толпами народа с пространными речами, истинную веру приняли немногое. Я это хорошо понимаю. Тем не менее с чего-то нужно начинать, даже если поначалу приходится пускать слова на ветер. Я уже понял: восстановление истинных богов пойдет медленно, но верно. Галилейскую церковь терзают раздоры, и в разобщенности ее приверженцев главная наша надежда.

В Пессинунте я прежде всего направился в храм Кибелы, что стоит у подножия городского Акрополя. Храм этот очень древний и выглядит величественно, хотя и страшно запущен. Это место почитается священным с тех пор, как сюда упала с неба статуя богини, а случилось это незадолго до рождения ее сына, легендарного царя Мидаса, который первым воздвиг храм в честь своей матери. Как известно, Мидас превращал все, к чему прикасался, в золото. Этот миф производит сильное впечатление, он весьма поучителен и, по-моему, имеет реальную основу. Окрестности Пессинунта очень богаты железной рудой, Мидас первым начал изготовлять железное оружие и нажил на этом баснословные богатства. Основой их действительно был металл, но не золото, а железо. Я осмотрел могилу Мидаса на склоне холма Акрополя, а рядом, в пещере, своими глазами увидел первую и мире кузницу - дар его божественной матери.

Я принес Кибеле обильную жертву, но горожане отказались участвовать в обряде, хотя я, к ужасу комита Феликса, сулил им за это немалое вознаграждение. Тогда я всецело доверился Максиму. Он постоянно общается с Кибелой. Ему я обязан тем, что он отыскал Арзасия, давнего сторонника эллинской веры, которого я назначил верховным жрецом Галатии. Арзасий немолод и к тому же болтлив, но он человек дела. Не прошло и недели, как он представил мне двадцать вновь посвященных в сан жрецов. Несколько раз я выступал перед ними с подробными наставлениями, призывая показать, что они не менее добродетельны на деле, нежели галилеяне на словах. Я строжайше запретил им посещать театры и таверны и заниматься сомнительными торговыми операциями. Я также приказал создавать приюты для бедняков, и особенно не скупиться на помощь бедным галилеянам. По моему указанию галатийской епархии ежегодно выделялось тридцать тысяч мешков зерна и шестьдесят тысяч амфор вина. Пятая часть предназначалась беднякам, которые прислуживают жрецам, а остальное нищим и странникам, ибо "Зевес к нам приводит нищих и странников, дар и убогий Зевесу угоден". Это слова вовсе не Назарея, а нашего великого Гомера!

В последний вечер моего пребывания в Пессинунте я засиделся с Максимом допоздна: мы дискутировали о природе Великой Матери-богини. Максим превзошел себя в красноречии, а на меня его слова действовали, как никогда. Меня потрясало величие Кибелы, ее могучий дух. Кибела - первая из богов, мать всего сущего. Хотя я недолюбливаю евнухов, занимающихся политикой, я испытываю глубочайшее почтение к тем жрецам Кибелы, которые, в подражание Аттису, оскопляют себя, дабы безраздельно отдаться служению богине. После того как мы с Максимом расстались, меня посетило вдохновение и я начал диктовать гимн Матери Богов. К утру он был закончен. Максим считает, что это мое лучшее произведение в этом жанре.

Затем мы прибыли в Анкиру, и тут мне показалось, что я попал в Египет. Меня осадили тысячи сутяжников. Я делал все возможное, пытаясь восстановить справедливость, но вскоре потерял терпение: со всех сторон мне доносили о раздорах на религиозной почве. В одном месте мои единоверцы в припадке чрезмерного рвения устроили галилеянам погром; в другом, наоборот, галилеяне всячески препятствовали открытию эллинских храмов. Полагаю, рано или поздно мне придется прибегнуть к строгим мерам и добиться от галилеян повиновения, но до поры я ограничивался лишь увещеваниями. Я обещал Пессинунту помочь из казны средствами на организацию общественных работ, пусть только его жители примут участие в восстановлении храма Кибелы. С другой стороны, я отказался посетить Нисиб, пока его жители не изменят свое отношение к эллинской вере в лучшую сторону. Нескольких епископов пришлось сместить, а остальных предупредить, что я не потерплю вмешательства в свои дела.