Читать книгу - "Севастопольская хроника - Петр Сажин"

Противник, словно охотничий пес, учуял, что на пятьдесят четвертой, после выхода из строя двух орудий, обстановка стала до предела тяжелой, и мгновенно воспользовался этим – пехота броском заняла выгодные позиции в районе батарейной бани, перед самым проволочным заграждением.

Заика покинул командный пункт и встал у первого орудия. Комиссар – у третьего. Они сами стреляли, а оскудевшие расчеты бегали по полузасыпанным ходам сообщения под разрывами к погребам.

Однако, несмотря на отвагу артиллеристов, на их стремление, чего бы это ни стоило, отстоять батарею, положение не только с каждым часом, но и с каждой минутой, а порой даже и секундой становилось угрожающим.

Комиссар опытный артиллерист – он ловко и даже красиво, если уместно это слово в бою, управлялся у пушки: находил цель и поражал ее, стреляя прямой наводкой. Но не хватало снарядов, комиссар всех, кто мог двигаться, послал за снарядами.

Краснофлотцы спустились в ход сообщения, и их тут же накрыли фашистские мины. Никто не вернулся.

Пушка без снарядов – орел без крыльев.

Комиссар оставил ее и поспешил к командиру, который вел огонь из первого орудия.

Он едва успел выйти из дворика, как за спиной раздался взрыв. Оглянувшись, он увидел, что и третья пушка пала в борьбе. Тело ее, оторванное от тумбы, валялось на земле.

Теперь батареи, в сущности, уже не было: перед глазами простиралась изрытая бомбами и снарядами земля, на которой совсем недавно строили прочные, рассчитанные на долгий век сооружения, ставили дорогое оборудование; помещения красиво отделывали, строили несколько месяцев, а разрушено все за четыре дня.

Однако батарея еще жила. Древние говорили: «Не умирай, пока живешь», и единственная пушка продолжала стрельбу. Не хватало снарядов, – посланный в погреба за снарядами расчет этой, последней пушки тоже был накрыт; вернулся к орудию лишь краснофлотец-прожекторист Матвиенко.

Он удачлив – несколько раз бегал в погреб, схватит по патрону в каждую руку – и мигом к орудию. Тут летят осколки со свистом, рвутся снаряды, а его даже ни разу не царапнуло.

Когда прибегал с патронами, пыльный, запыхавшийся, комиссар спрашивал:

– Матвиенко? Живой! Ну и молодец! Значит, повоюем еще!.. Покажем фрицу, на что русские способны!

Нажим на правом фланге угрожает прорывом. Заика приказывает парторгу батареи Эмирову взять двух краснофлотцев, вооружиться огнеметами, пробраться к кладбищу и выкурить фашистов, а сам отправляется на левый.

Эмиров и номерные Стовбуров и Китаров отбивают атаку, но во время боя случается непредвиденное – их обходят. Отрезанные от батареи, они используют до конца свое оружие и спускаются с высокого обрыва к морю, надеясь берегом пробраться к своим.

Им удается пробежать по прибойной полосе лишь небольшое расстояние – немцы накрывают их из минометов. Эмиров и Китаров ранены, не могут идти. Стовбуров оттаскивает их под самый обрыв, а сам бежит к батарее.

В то время когда Стовбуров поднимается по крутому обрыву, немцы на правом фланге врываются на батарею.

Гитлеровцы прежде всего добивают раненых, затем уж занимают дворик четвертого орудия.

А в это же самое время на левом фланге из балки выскакивает эскадрон конницы противника.

На левом фланге командует лейтенант Яковлев. Тут же, за пулеметом первой «пульточки», находится сподвижник Яковлева в разведках краснофлотец Морозов. Его пулемет почему-то молчит. Яковлев, опасаясь, что гитлеровцы ворвутся на батарею, бежит к первому орудию. Снарядов там нет – давно все израсходовано! На что надеется? По-видимому, на случай. И лейтенант не обманывается. Возле пушки лежат два шрапнельных снаряда и патроны к ним. Чудо!

Яковлев ставит взрыватели на картечь, заряжает пушку и прямой наводкой стреляет.

Хотя в цепь скачущей конницы попадает лишь один снаряд, но он останавливает фашистских кавалеристов, заставляет их рассыпаться, а затем и повернуть на сто восемьдесят градусов и резвее, чем в атаку, скрыться в той самой балочке, откуда они выскочили.

А по полю перед батареей мечутся кони без всадников, ползают раненые фашисты, валяются убитые.

Когда конница скрылась, противник открыл артиллерийский и минометный огонь, под защитой его, где перебежками, а где и ползком, к проволочным заграждениям приближаются автоматчики.

Заика видит, как из рядов автоматчиков отделяются саперы, подползают к самой проволоке, перевертываются на спины и клювами цепких ножниц перекусывают нижние ряды колючки, отвертывают концы перекушенной проволоки и, не подымаясь, так же сноровисто и мгновенно распарывают и верхние ряды. В проходы устремляются автоматчики.

Как же остановить их? Пушка не стреляет.

У малого погреба в окопах он насчитывает человек двадцать. Многие ранены. Двадцать человек – капля. А если по-флотски, шквалом?

Заика встает из окопа и кричит, да так, что самому страшно:

– За мно-ой! – И бежит навстречу автоматчикам.

Его вскоре обгоняют краснофлотцы. Некоторые несутся через воронки и горки земли, навороченной снарядами. Лица возбуждены, горят ненавистью, кто-то выкрикивает: «Полундра-а-а, фрицы!..»

К ним присоединяются краснофлотцы батарейной обороны: они бросают гранаты и бутылки с горючей смесью – вспыхивает обсохшая, за день пожухлая осенняя трава, огонь разливается низко и широко, хватает фашистов за полы шинелей, они пытаются сбить пламя, но, подгоняемые пулеметными очередями, удирают…

Взмокший, с трудом переводя дух, Заика добирается до командного пункта, соединяется по телефону со штабом дивизиона, докладывает капитану Радовскому о катастрофическом положении и просит выслать авиацию.

Радовский просит продержаться до темноты – вечером к батарее придут тральщик и два катера.

Осунувшийся, весь в пыли, с запекшимися губами, Заика входит в медпункт. Тут тесно и смрадно: раненые лежат и сидят на полу, иные на носилках. Стоны, бред…

На Заику никто не обращает внимания – люди не замечают появления командира, но кто-то из раненых вдруг говорит: «Эх! Духами-то как пахнет! Как на Примбуле в воскресенье!»

Заика улыбается – духами, вернее, одеколоном пахнет от него: после телефонного разговора с капитаном Радовским он приказал лейтенанту Лаврову уничтожить код и приборы боевой рубки. Тот исполнил приказание, затем достал из чемодана флакон одеколона и опрыскал командира, а потом себя и по-мальчишески сострил:

– Эх! Помирать, так с музыкой!

Заика хотел пожурить лейтенанта, но тот убежал в окопы.

…Разыскивая жену, он наконец замечает ее у операционного стола.

Как же сильно осунулась она! Устала. Нервничает. На столе краснофлотец возбужденно, в горячечном состоянии просит поскорее перевязать – ему к пушке надо. У раненого распорот живот, помочь ему уже нельзя.