Читать книгу - "Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден"

А еще есть светские женщины, которые родились… да простят нам это выражение!.. которые родились… Право, мы не смеем этого выговорить! — Ну же, смелее: которые родились… полицейскими солдатами или муниципальными гвардейцами (теми, что прежде назывались жандармами)[457]. Эти отважные женщины совершенно безвозмездно осуществляют в салонах полицейский надзор; они неутомимо курсируют между бальной залой и столовой; они проходят сквозь толпу, и толпа расступается, давая им дорогу; перед выступлением певца или певицы они заставляют замолчать болтунов; они следят за тем, чтобы мужчины уступали место опоздавшим дамам; по их приказу слуги открывают окна, растворяют двери, убирают банкетки; они способны воротить в буфетную поданные не вовремя прохладительные напитки, и прислуга, их не знающая, повинуется им так же беспрекословно, как повинуются прохожие незнакомому муниципальному гвардейцу. Женщины эти, как правило, ростом и статью не уступают красавцам-мужчинам; голос у них громкий и зычный. Любой полковник, дающий команду «В ружье!», позавидовал бы той мощи, с которой они кричат: «Тише! Тише!» или «Не входите!». Их воинственный вид внушает великое почтение. Их платье с брандебурами всегда немножко напоминает мундир, бархатный ток ведет свое происхождение от треуголки, а чепец… есть не что иное, как выродившаяся каска[458].

Эти женщины имеют сходство с другими женщинами — француженками и даже англичанками, которые родились… немецкими майорами. Это — явление еще более удивительное. Цвет лица у этих дам свеж до чрезвычайности; ходят они, высоко задрав голову и отставив локти назад; кажется даже, что они не ходят, а маршируют; впрочем, в характере их нет ничего особенного, разве что на бал они ездят ради того, чтобы выпить шампанского, и всегда забывают веер на буфете.

К счастью, ради вящего равновесия природа создала, наряду с женщинами-майорами, женщин-пастушек, которые остаются таковыми до девяноста лет. Они обожают кокетливые маленькие шляпки, капризно надвинутые на ухо. Они спозаранку украшают себя легкими лентами и цветочными гирляндами, помпончиками, бантиками и розетками. В самом преклонном возрасте они сохраняют дивное простодушие, взгляд их выражает детское удивление; они не верят дурным новостям, они никогда ничего не знают и ничего не видят. Нежным тонким голоском они поминутно восклицают: «Как! право, я первый раз слышу… я и не знала… да что вы говорите?..» Причем речь идет о событиях всем известных, о лицах самых знаменитых, об уловках самых заурядных. Эти древние парижанки вечно имеют такой вид, будто только вчера приехали в город из деревни. Поэтому их миленький розовенький зонтик всегда смахивает на пастушеский посох, а их молчаливая собачка недвусмысленно метит в овечки.

Мы не станем много говорить о маркизах, которые родились субретками и которым смесь величавости с кокетливостью придает так много пикантности и так много очарования; не станем мы говорить и о горничных, которые родились княгинями и, что бы вы ни делали, упорно сохраняют княжеские повадки; об этих гордых и властных служанках, которым никто ничего не смеет приказать и которые сделают вам одолжение и помогут одеться лишь при условии, что вы будете обращаться с ними, как с княгинями; мы тем более не станем говорить о бедных девушках из народа, которые имели несчастье родиться щеголихами и которые приносят свою честь в жертву своей тяге к элегантности; мы не станем говорить ни о парижанках, родившихся провинциалками, ни о провинциалках, родившихся парижанками; мы лишь скажем под конец, что существуют актрисы, которые родились знатными дамами, которые умеют превратить свой талант в патент на благородство: с самого начала своей карьеры они восходят на пьедестал и более с него уже не сходят; их спокойные и простые манеры исполнены величия и достоинства; они не стремятся никого поразить, а поразив, нимало этим не смущаются и ничуть не гордятся. Они чувствуют себя непринужденно лишь с людьми выдающимися; именно поэтому в их театральной ложе господствуют законы хорошего общества[459].

Что касается мужчин, то они более свободны и могут следовать своему призванию; тем не менее среди них встречаются такие, которым на роду написано посвятить себя профессиям, оставшимся в далеком прошлом и невозможным в наши дни. Есть, например, мужчины, родившиеся монахами: они лысеют в двадцать пять лет, дни напролет листают старые книги и превращают всякую холостяцкую квартиру в келью.

Есть мужчины, родившиеся трубадурами: они исполнены изящества древних труверов, они поклоняются женщинам, приносят все им в жертву, воспевают и обожают их и навлекают на себя всеобщие насмешки именно по этой причине, а также потому, что галстук у них подозрительно напоминает перевязь.

Есть мужчины, родившиеся рыцарями: они мечтают о великих свершениях, ищут благородных опасностей, нападают на подлых властителей. Элегантная трость в их руке есть не что иное, как старинное копье.

Наконец, есть мужчины, родившиеся буффонами — не в театральном, а в историческом смысле этого слова[460]. Их дело — забавлять и развлекать. Они любят мишуру и гремушки; им это ребячество прощают, как, впрочем, прощают и все остальное, ибо они умеют рассмешить, и никто не принимает их всерьез; они карлики, которым позволяют расти, потому что они всего лишь карлики; они шуты, которым дают право изрекать горькие истины, потому что они всего лишь шуты; с веселым лукавством они завладевают скипетром и усаживаются на трон с той же легкостью, что и любимая обезьянка короля: их, как и ее, никто не берет в расчет, а потому им дозволено все: докучать, дерзить и даже выказывать ум и отвагу. Прежде шутов держали при себе короли, теперь их держат при себе народы.

Впрочем, большинство в свете, к нашей радости, составляют вельможи, родившиеся вельможами, и герцогини, родившиеся герцогинями; как же утешительно и восхитительно это прекрасное согласие превосходных личных качеств и высокого положения в обществе, это гармоническое сочетание благородной природы и благородного происхождения!

11 апреля 1840 г.

Жить в Париже невозможно: невозможно ни есть, ни спать, ни гулять, ни молиться, ни любить, ни работать, ни думать.

— Кабан-беглец