Читать книгу - "Тито и товарищи - Йоже Пирьевец"

Белградская Borba 21 августа опубликовала статью под названием «Будем бдительнее в борьбе за сплочение партийных рядов». В ней она призвала к чистке, которая должна избавить партию от карьеристов, колеблющихся и враждебных элементов. За этими словами быстро последовали действия. Полицейская машина Ранковича, хорошо отлаженная в годы борьбы против четников и усташей, а также отлично справлявшаяся с настоящими или предположительными сторонниками Информбюро, набирала обороты. «Несмотря на то что решение Тито и решение Политбюро получило огромную поддержку коммунистов и народа, – пишет Кардель, – в государстве всё еще существовали организованные силы, которые в разных сферах и в разных формах всё больше активизировали свою деятельность в русле сталинского давления на Югославию. Нам было ясно, что битва за независимость народов Югославии и независимость югославского социалистического пути неизбежно приведет к маленькой гражданской войне, в которой мы должны будем ответить на догматически консервативное насилие революционным насилием. Так и произошло»^[1204].

Под «маленькой гражданской войной» Кардель, по всей видимости, подразумевал чистку сталинского типа, направленную против тех, кто в конфликте между Тито и Сталиным занял сторону последнего. Немногие были осуждены согласно обычной процедуре – большинство из них были офицерами (4–7 тыс.), – что на деле ничего не меняло, поскольку с ними обращались так же, как и со всеми другими ^[1205]. Когда аресты уже были на полном ходу, скупщина внезапно приняла закон об «общественно полезном труде», к которому людей приговаривали без судебного процесса, простым административным решением. Сначала этот «общественно полезный труд» ограничивался двумя годами, но часто этот срок в лагере продлевали на 10 и даже на 18 лет^[1206].

Решение о необходимости интернировать информбюровцев Тито принял осенью 1948 г., не посоветовавшись ни с Политбюро, ни с Центральным Комитетом или его секретарями: Карделем, Ранковичем и Джиласом. Он его принял, основываясь на советском опыте, ведь в Москве он научился, как следует обращаться с внутренним врагом. Вероятно, его обеспокоили сообщения о том влиянии, которое имели сторонники Сталина на офицеров и на разные партийные комитеты. Приказ о чистке вышел неожиданно, и следовательно, лагерь еще не был подготовлен^[1207]. Тито объявил о нем на II Съезде КПХ. Он сказал: «Существуют два способа убеждения, товарищи. Один – убеждение словами, но есть и убеждение другим способом» ^[1208].

Подходящее место для «другого способа» нашли по совету Стево Краячича, который в поисках качественного мрамора вместе со скульптором Августинчичем наткнулся на Голи-Оток в Кварнерском заливе. Он рассказал об этом Карделю, который сразу же подумал, что этот глухой уголок подходит для концентрационного лагеря. Тито согласился^[1209]. «Функционеры УГБ, – впоследствии рассказывал Ранкович, – которые занимались организацией лагерей и внедряли в них порядок и методы, обучались в Москве, все они были учениками НКВД…»^[1210] При этом следует сказать, что акция была организована в строжайшей секретности, так что о ней за исключением ближайшего окружения Тито не знал никто – ни начальник Генерального штаба Коча Попович, ни, вероятно, члены Политбюро^[1211]. «Если мы не создадим такого лагеря, – оправдывал эти действия Кардель, – то Сталин превратит в страшный лагерь всю Югославию»^[1212]. Словенский идеолог дошел до того, что как министр иностранных дел предложил, чтобы югославская делегация в ООН внесла в Декларацию о правах человека, которую тогда обсуждали, дополнение следующего содержания: «В случае необходимости каждое государство имеет право в интересах защиты мира и порядка путем проведения административной процедуры лишить свободы на неопределенное время всех граждан, которые по побуждению, исходящему от какого-либо иностранного государства, угрожают ее независимости». К счастью, Алешу Беблеру, представителю Югославии в ООН, хватило самообладания и мужества отклонить это предложение^[1213].

Режим на Голи-Отоке (а также в других лагерях, таких как Свети-Гргур, Билеча, Градишка) был крайне суров и жесток, ведь он был направлен на уничтожение человеческого достоинства, что власть имущие обосновывали утверждением о необходимости «перевоспитания» заключенных. Они пытались достичь этого путем недостаточного обеспечения их едой и водой, тяжелой работы, не имевшей никакого смысла, – вырубкой и переноской камней, и всякого рода физического и психического насилия. По русскому образцу осужденные по прибытии должны были пройти сквозь строй заключенных-старожилов, которые избивали их до крови розгами, камнями или просто кулаками. И это было только начало. Первое «самоуправление», введенное в Югославии, было «самоуправление» на Голи-Отоке. Придумали его представители УГБ, они поручили некоторым избранным заключенным надзор за сокамерниками и тем самым создали заколдованный круг, в котором жертвы одновременно были и палачами^[1214]. В пекло Голи-Отока и других подобных лагерей попали около 15 тыс. человек (в том числе 800 женщин), некоторые просто из-за того, что в кругу близких высказали какую-нибудь колкость в адрес Тито и его товарищей. Конечно, были среди них и убежденные сталинисты, которые действительно могли бы представлять опасность для режима в случае советского нападения. Никто из них не имел никакой правовой защиты, они были полностью оторваны от своих семей и от внешнего мира, причем им обещали, что вернут их домой, если они выдадут тех товарищей по заключению, которые не отказались от своих заблуждений. И, конечно, это происходило нередко^[1215]. В то время в руководстве не возникало разногласий относительно такого обращения с информбюровцами, ведь оно всюду вокруг себя видело врагов^[1216]. И лишь позже наступило некоторое отрезвление, о чем свидетельствует тот факт, что в 1951 г. Тито лично попытался освободить из тюрем нескольких генералов. Но и тогда еще он открыто признавал, что в армии есть «определенные несогласные элементы». По утверждению одного информатора ЦРУ, Информбюро будто бы завербовало по меньшей мере треть офицеров. Их было бы еще больше, если бы большинство довоенных коммунистов, обучавшихся в Москве и потому верных Сталину, не пали в освободительной борьбе. Тито сам признал это в беседе с молодым членом американского Конгресса, Джоном Ф. Кеннеди, с которым встретился в январе 1951 г.^[1217]