Читать книгу - "Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас"

отозвалась девушка, — что он то же самое, что вот мы с братом. Русский немец или немецкий русский. Но он взял всё хорошее у немцев и хорошее у русских. Он не сонный, как немцы!

— Спасибо! — поклонился Адельгейм.

— Да, вы все сонные! Что же делать? Я правду говорю. Вместе с тем он не грубый, благовоспитан, как немцы. А русские все грубоваты. У него есть ваш светский лоск.

— Спасибо на иной лад! — снова поклонился Адельгейм.

— Итак, дайте мне ваше честное слово, что с нынешнего вечера он будет у нас всякий день!

— Даю в том, что буду стараться, но отвечать, конечно, не могу.

— Только слово дайте!

— Постараюсь. В этом даю слово.

IX

Адельгейм упорно взялся за своего нового приятеля. Между ними тотчас зашёл странный разговор о г-же Кнаус и её дочери. Зиммер заявил прямо, что Доротея настолько красивая и симпатичная девушка, что он бы не желал жить в Петербурге и часто её видеть, потому что она опасна для молодого человека.

— Ею можно увлечься легко! Спасибо, что я отсюда скоро уеду, а бывать у них я не буду.

Адельгейм насупился:

— Ну а я вам вот что скажу, мой милый Генрих! Вы мне несколько раз говорили, что никогда не забудете одолжения, которое я для вас сделал, хотя в нём не было ничего особенного. Не взять вас с собой в свой экипаж и не доставить в Петербург было бы поступком совершеннейшего невежи и брюзги, человеконенавистника. Не только вас, но и всякого другого в вашем положении каждый проезжий взял бы с собой. Но вы сами называете это одолжением, которого вы никогда не забудете. В таком случае вы должны отплатить мне. Вы у меня в долгу. Признаете ли вы это?

— Конечно! — отозвался Зиммер.

— А если так, то я требую уплаты, а вы должны дать честное слово, что уплатите по моему требованию.

— Даю! — весело воскликнул Зиммер. — Но какого рода?

— Остаться. Не уезжать.

— Как не уезжать? — удивился молодой человек. — Я вас не понимаю.

— Оставаться здесь, в Петербурге, елико[11] возможно дольше, и затем…

— Две недели довольно? — перебил Зиммер.

— Нет! Елико возможно дольше. Неволить вас я не стану и расстраивать ваши дела не стану. Вы по доброй воле останетесь елико возможно дольше. Но это не всё! Вы всякий день, вернее, всякий вечер, а то, пожалуй, хоть и раза два в день будете бывать или со мной, или одни у госпожи Кнаус.

— Зачем? — изумился Зиммер.

— Затем, чтобы увлечься красавицей Торой и, может быть, понравиться и ей. А может быть, кончить тем, чем кончается любовь молодых людей.

— Это невозможно! Да она никогда и не пойдёт за меня. Я человек с очень маленьким состоянием и не имеющий никакого положения по службе.

— Зато, милый Генрих, у неё очень большое приданое — наследство, полученное недавно от дальнего родственника, умершего в Курляндии. А что касается до положения, то даю вам честное слово, что муж Торы, крестницы господина Шварца, будет важной персоной через месяц или два после своей женитьбы.

— Господин Шварц? Кто это?!

Адельгейм рассмеялся:

— Только вы, мой милый, прибывший Бог весть откуда и едущий Бог весть куда, к белым медведям, можете задать такой наивный вопрос. Быть может, действительно господин Шварц неизвестен в провинции, но в Петербурге если вы найдёте хоть одного человека, не знающего, кто это, то я кладу в заклад тысячу рублей и выиграю! А наша красавица — его крестница. А выйдет она замуж по собственной воле, по собственному выбору, если не будет противодействовать Шварц. Это однажды уже случилось. Но в данном случае я думаю, что вы и Шварцу понравитесь. Там был русский, а вы немец, тот был нахал, вы же скромный молодой человек. Итак, согласны ли вы не оставаться у меня в долгу и отплатить той же монетой?..

Зиммер задумался и молчал. Лицо его приняло странное выражение. Глаза его заблестели так сильно, что, казалось, в нём происходила какая-то внутренняя тревога, и тревога радостная. А между тем лицо было как будто сумрачно — или же он притворялся и старался сделать лицо задумчивым.

— Ну что же, какой ответ вы дадите мне? — заговорил Адельгейм.

— Я не имею возможности отказать вам! Всё, что прикажете, то и буду делать! Прикажете бывать у госпожи Кнаус хоть два раза в день — и я буду исполнять ваше приказание, если только они сами меня не прогонят. Но всё-таки через две недели, когда я по расчёту времени должен получить деньги, я выеду в Архангельск.

Адельгейм обнял молодого человека и выговорил:

— Поцелуемся! Умница вы, Генрих! Посмотрите, предсказываю вам, что вы в вашем Архангельске никогда не будете. Незачем будет! Вы найдёте ваше счастье здесь, на берегах Невы. Счастье в вашей жизни зависит от прихоти или от одного слова молодой девушки, красивой и милой. И поверьте, что если она сама — не придворная дама, приближённая к императрице девушка, и не важный чиновник, но тем не менее имеет в Петербурге, во всей столице, большее значение, нежели иной именитый сановник, служащий при герцоге.

Зиммер улыбнулся и казался смущённым.

И действительно, со следующего дня Зиммер стал бывать ежедневно в доме госпожи Кнаус. Тора была с ним крайне любезна и каждый раз, когда он прощался, настойчиво просила быть снова на другой день, иногда брала с него даже слово, что он непременно будет.

На третий раз, что молодой человек был в доме Кнаусов, он заметил, однако, что в числе своих новых знакомых лиц, бывавших тоже постоянно у Кнаусов, был один ещё сравнительно молодой человек, который странно относился к нему — сдержанно, холодно, будто подозрительно и даже будто враждебно.

Зиммера, по-видимому, озабочивало это обстоятельство. Он всячески старался догадаться, откуда и отчего явилась эта враждебность в господине Лаксе, чиновнике канцелярии самого герцога.

Наконец молодой человек догадался… Это было не что иное, как ревность.

Желая убедиться в этом своём соображении, он однажды заговорил с Доротеей о неприязни, которую заметил в Лаксе.

— Не обращайте на него никакого внимания! — рассмеялась девушка. — Ну и пускай ненавидит вас.

— Я не люблю иметь врагов, Fräulein, — заметил Зиммер.

— Мало что… Не любите…