Читать книгу - "Белый Паяц - Виктория Угрюмова"

Логики и мистики Чегодая, Массилии и Аэтты, я уже не говорю о наших умниках, в один голос утверждали, что в ближайшие двадцать-тридцать лет нам не о чем беспокоиться. Голову давали на отсечение…

– Голову? – плотоядно облизнулся Монтекассино, и в его глазах загорелся нехороший огонь. – Давали? На отсечение? Ничего, я еще спрошу у них, как это могло получиться, чтобы их прогнозы и расчеты не оправдались. Зачем они тогда вообще сдались?

– Будем надеяться, что этот рахаган не слишком талантливый военачальник, – вздохнул падре Берголомо, потирая ноющие виски.

Риардон Хорн, заметив, что великий логофет отчаянно устал и держится из последних сил, подал ему маленькую серебряную чашку с укрепляющим напитком.

– Не знаю, что хуже: головная боль или это ваше зелье, – признался Берголомо, однако сделал большой глоток.

Его примеру последовал и Гус Хиттинг.

– Не стоит питать неоправданные надежды, – покачал головой великий магистр. – Человек, сумевший объединить дикие племена и вечно враждующие кланы – помнится, среди них были и людоеды, – обладает недюжинными талантами. Нам предстоит настоящая война, без поправок на варварское происхождение и темноту противника. И нам предстоит как-то в ней победить…

– Куда мы денемся, – вздохнул Де Геррен. – Господа, я вынужден откланяться. Мне предстоит военный совет, на котором я должен буду проявлять чудеса ораторского искусства, чтобы сообщить моим командирам все, что им необходимо знать, и при этом не сболтнуть лишнего.

– А я отправлюсь на доклад к его величеству. Введу в курс дела и подам указы на подпись.

И Гус Хиттинг зашелестел толстой кипой пергаментов. Подобное количество документов, требующих немедленного рассмотрения и утверждения, неизменно приводило короля в состояние, близкое к паническому. Он ужасно не любил бумажную волокиту и именно ею был вынужден заниматься каждый день не менее пяти часов.

Они вышли одновременно, и Фрагг, Берголомо и Риардон Хорн остались в кабинете втроем.

– Совсем худо тебе? – участливо спросил логофет, подходя к окну и останавливаясь у подлокотника кресла.

– Риардон, принеси табурет для падре. А еще лучше – уютное кресло. Нам нужно посекретничать, – приказал магистр.

Когда юноша выполнил его приказание и покинул комнату, в ней надолго воцарилось молчание. Впрочем, тишина эта вовсе не была гнетущей. За то и ценили оба владыки общество друг друга, что могли молчать часами обо всем на свете.

– Ну, что там? – наконец спросил Берголомо, скосив глаза вниз.

– Как обычно. Он сказал, я не там ищу, и я вот все время лихорадочно думаю, что же я упустил.

– Человек – не Пантократор, он не может быть в курсе всего. Смирись с тем, что ты не вездесущ и не всеведущ, и тебе станет легче жить, – без тени издевки посоветовал великий логофет. – Не стоит расплачиваться собственной жизнью за жалкие крохи пускай и величайшей, но не человеческой мудрости.

– У меня есть как минимум три кандидатуры, претендующие на звание ардамалеха, – деловито сказал Фрагг.

Слово «ардамалех» он намеренно произнес как бы с маленькой буквы.

– Трое, – повторил он, роняя голову в ладони. – И это только теперь. Уверен, нас ждут и другие новости.

– Первый – это варварский рахаган, – принялся считать священник, загибая пальцы в темных старческих веснушках. – Второй, положим, дюк Субейран. Верно?

– Верно.

– А кто же третий?

Фрагг безнадежно махнул рукой.

– Я.

– Что за ересь?

– Он так пошутил, но ведь в каждой шутке есть только доля шутки, а остальное правда.

– Давай все-таки остановимся на двух кандидатурах, – жалобно попросил падре Берголомо. – Мне пока что трудно принять последнюю новость.

– С удовольствием, – согласился мавайен. С любопытством взглянул на собеседника. – А как тебе нынешней ночью понравились паяцы?

– В них есть что-то притягательное, – ответил падре Берголомо, подумав. – Мрачное и притягательное. Нечто подобное я испытываю, когда смотрю в бездонный колодец. И вниз упасть страшно, и невозможно отвести взгляд. Разумеется, при условии, что я знаю об их истинной сущности. Иначе я бы просто прошел мимо них. Взглянул, вздрогнул и все-таки прошел.

– Они искали его, – пробормотал мавайен. – Я уверен, что они высматривали его в этой толпе. Но зачем? Зачем черным паяцам дитя Абарбанеля? Что он может дать им такого, чего они не могут взять сами?

– Тебе страшно, – с утвердительными интонациями сказал Берголомо.

– Разумеется. А тебе разве нет?

– О моих кошмарах не стоит даже заговаривать, – твердо сказал старик. – Всего времени не хватит, чтобы их описать. Меня сильно встревожило упоминание о Баласангуне, – произнес он внезапно.

– Думаешь, этот варварский вождь не случайно объявил себя рахаганом?

– Возможны ли подобные случайности в принципе?

– Конечно нет.

– И откуда бы он узнал само это слово?

– Проклятая глухомань! – неожиданно выругался Фрагг. – Мне и в голову не приходило держать эти пустоши и чащобы под контролем.

– Не казни себя, ты и так делаешь невозможное.

– Как видишь, не все.

– Фрагг, – осторожно спросил падре Берголомо. – Не мне задавать такие вопросы, но теперь не до сантиментов. Почему тебе действительно не избавиться от дюка Субейрана так, чтобы не ранить чувствительную душу нашего государя? Хочешь, я действительно попрошу Керберона, если ты почему-либо не можешь воспользоваться услугами собственных подданных либо пленников…

– Господь с тобой! – замахал на него руками Монтекассино. – Я так себе и представляю: сперва ты просишь Керберона исполнить эту «невинную» просьбу, а потом до самой смерти, дай бог лет этак пятьдесят, грызешь себя ежедневно не хуже, чем голодный пселлус грызет душу последнего грешника. Да и ни к чему все это.

– Ты чего-то недоговариваешь.

– Если я начну рассказывать тебе о каждой мелочи, ты окончательно расстроишься. А у меня не так много близких людей, чьим душевным спокойствием я дорожу.

– Я и так сплю неспокойно.

– Но все-таки спишь.

* * *

Как только Гай Субейран покинул стены дворца Атри, зиккенгенская принцесса повела себя довольно странно.

Во-первых, она кликнула степенного толстого мажордома и приказала немедленно угомонить суетящихся слуг и перестать изображать бестолковые и шумные приготовления к отъезду. Она велела расставить по прежним местам мебель и посуду, отправить груженную сундуками карету в путь, не дожидаясь хозяйки, а ей – оседлать на конюшне гнедую кобылу. При этом из ее голоса удивительным образом исчезли те визгливые, истерические нотки, которые доводили до бешенства ее сыновей и хварлингского вельможу.