Читать книгу - "Охотники. Книга 1. Погоня за жужелицей - Лариса Бортникова"

О том, как трудно бывает принимать решения. Даже если у тебя есть для этого абсолютно все

Москва. Советская Россия, январь 1920 года

Когда тетя Лида извиняющимся, но не допускающим пререканий тоном приказала Даше, чтобы она не думала даже выходить к «гостям», Даша ничуть не удивилась. Кивнула и приоткрыла дверь в детскую, чтобы та хоть немного прогрелась. Вернулся с очередного «поиска службы» дядя Миша, растрепанный и несчастный. Тетя Лида отвела его к окну, шепнула что-то на ухо. Дядя Миша схватился руками за голову, стал еще растрепаннее, принялся бегать туда-сюда, задевая за табуреты и приговаривая что-то одними губами.

— Ты бы ступал бы покемарил, барин. — В голосе старой няньки прозвучала бабская густая жалость. Жалость непочтительная, но и не злая. Так жалеют детей, стариков и безнадежно больных. — Покушать я тебе принесу. Кашка сегодня. Пшенная.

— Лида, Лидуся. Ну к чему это все? Все эти опасные игрища в контрреволюцию… Все эти сходки, болтовня эта… Ты ведь обещала, обещала больше не связываться. Страшно! Ведь так страшно! Подумай хоть… — Дядя Миша обвел взглядом комнату, увидел стоящую у окна Дашу, вздрогнул. — Вот о девочке нашей подумай. Ей ведь жить! Ей учиться надо.

— О ней и думаю. — Зябко пожав плечами, Лидия Николаевна подошла к мужу, обняла его крепко, как смогла. — Сегодня, Мишенька, объявился человек один с юга. Только ты прекрати бегать и волноваться. У тебя сердце. Человек этот… он с письмом от нашего Саши.

— Что? В самом деле? Боже! И ты молчишь! Ну? Как он там? — Дядя Миша стащил очки и, как обычно, когда он сильно волновался, принялся их теребить, почти отламывая дужку. — Здоров ли? Где? Где письмо?

— Сожгла…

— Зачем? — Дужка захрустела.

— Мишель! Ну нельзя же! Конспирация! Пожалуйста, прекрати мучить очки. Как потом прикажешь раздобыть новые?

— Что же он пишет? — Дядя Миша весь как будто завял. Вот секунду до этого был совсем живой, красный и возбужденный. А тут вдруг взял и весь сморщился.

— Все хорошо. Даже отлично. Юг почти наш — белый… Харьков, правда, временно сдали…

— Да не о том я, Дуся. Что он сам? Как кушает? Где живет? С кем водится? Наверняка совсем уже взрослый. Бреется вовсю… Можно ли ему что-нибудь передать с этим твоим человеком? Ведь наверняка же можно? Нянюра! Где мои бритвенные лезвия, те, что ты прячешь из экономии? И носки! Где-то же были отличные шерстяные носки — я помню. Я точно помню. И папиросы! Надо срочно найти хорошие папиросы. Он ведь курит? Должен непременно курить! Там все курят! Нянюра! Немедленно собери посылку! Кальсоны положи! Не те, которые новые, а с завязками. Они мне ни к чему, а ему там в самый раз. Знаешь, в Крыму ведь в это время отвратительная погода. И влажность…

— Да-да… Конечно. Все соберем. Нюра, ты слышала. Кальсоны не забудь упаковать… — Тетя Лида ласково взяла дядю Мишу за рукав и повела в сторону спальни. Он шел за ней, как теленок, слегка упираясь и повторяя все тише и тише: «Кальсоны! Не забудьте про кальсоны! Папиросы непременно! Я лично прослежу! Женщины! Вам не понять, там папиросы — очень необходимая вещь. Даже если сам не курит, может всегда поменять… Ходовой товар. Валюта. И кальсоны!»

— Да уж не забуду. Куда уж тут забыть…

Прикрыв за мужем дверь, Лидия Николаевна повернулась, сделала шажок по направлению к столу и вдруг застыла. Стала вся белая и гладкая лицом, как мраморная статуя.

— Собери все, как Михаил Иванович приказал, — скомандовала, уткнувшись взглядом куда-то в стену, поверх Нянюры, которая, до того хлопотливая и ехидная, вдруг тоже закаменела, опершись своим грузным телом о стол.

Даша, до этого раздумывающая, как бы подсунуть в Сашину посылочку что-нибудь от себя, оказалась точно посреди ледяной пустыни — без конца и края, заполненной молчаливой сухой скорбью. С Дашей вдруг случилась безухая и безглазая тишина, такая бывает зимними ночами, засасывает в себя всю комнату от пола до потолка, стискивает и не отпускает, даже если десять раз прочитать «Отче наш». «Не надо теперь Саше ничего. И посылочки не надо».

Даша все поняла. Пронзительно. Ясно. Ударилась о тишину с размаху, будто слетела с высоких качелей на землю животом. Легкие скомкались. И хотелось изо всех сил кричать, чтобы их расправить и вновь научиться дышать. Хабарда! Хабарда! Но кричать было нельзя. Даша смотрела то на тетю Лиду, то на Нянюру, то на дверь спальни, за которой раздавался какой-то шум — наверное, дядя Миша рыщет по углам в поисках кальсон. Понимала: кричать нельзя. Плакать тоже.

— Кипятку спроворь, что ли. Лентяйка все ж ты, Дашка. Белоручка. Кто тебя такую распустену замуж возьмет? — опомнилась Нянюра.

— Да-да. Чаю бы хорошо. И прошу тебя, Дашенька, на нас за день рождения не сердиться, — тетя Лида вымученно улыбнулась. — Ты ведь уже взрослая девушка. Понимаешь… все не так, как прежде. И мы все не такие.

Пока Нянюра с тетей Лидой спешно и как-то небрежно собирали стол, слишком яростно спорили из-за каких-то галет и морковной запеканки, Даша возилась с чайником и пыталась вспомнить про «как прежде».

Вспоминался почему-то все больше Саша, отчего щипало в носу и влажнели глаза, но плакать было нельзя, а значит, щипало еще сильнее. Вспоминалась дача в Судаке. И высоченная калитка, ведущая прямо на пляж. Скрипучая-прескрипучая, с огромным амбарным замком, ключ от которого дядя Миша держал всегда при себе, чтобы дети не убежали к морю одни, без взрослых. Но взрослые — любители после поздних ночных посиделок долго поспать, поэтому всегда можно было вскочить на рассвете и еще до завтрака тайком сбегать к морю.

Перебираться через калитку — сплошное удовольствие. Сперва Саша подсаживал Митю-маленького. Тот ловко, будто обезьянка, карабкался до самого верха, там на минуточку боялся, а потом, не выдержав Дашиных насмешек, быстро скатывался вниз и уже из-за калитки начинал дразниться и швыряться галькой. Потом наступала Дашина очередь, и она представляла себя отважным юнгой, который лезет на самую высокую мачту, чтобы оттуда увидеть гавань и закричать: «Земля! Земля! Капитан, слева по фарватеру земля!» На самом деле слева по фарватеру находилось как раз море, но кричать с грот-мачты «море» было бы в корне неверно. «Дашута! Тихо! Родителей разбудишь! Застукают… и сиди потом из-за вас в четырех стенах», — ругался Саша. Если бы родители застали его за потаканием младшим, влетело бы ему по самое первое число. Саша перемахивал через калитку, и они втроем мчались мимо откоса, мимо уродливой стены из серых шершавых камней и влетали в холодную прозрачную волну с таким визгом, что редкие утренние купальщики вздрагивали и озирались в поисках как минимум ватаги разбойников, отряда индейцев и пиратской абордажной команды одновременно. Трое детей ну никак не могли издавать такое количество ужасающих звуков.