Читать книгу - "Красные, желтые, синие - Мария Мартиросова"

Через несколько минут Артур заглядывал в гостиную к дяде Сурику, выпрашивал ключи от «жигулей» и исчезал. На прощание он обязательно, наклонившись, целовал мать в макушку, махал нам рукой. После того как хлопала дверь, тётя Нора выкатывала в кухню полированный столик и начинала ворчать, разглядывая почти нетронутые подносики с едой, раздражённо вытряхивала в мусорное ведро переполненную пепельницу. Возмущённо демонстрировала дяде Сурику единственный надкушенный пирожок, оттопыривала мизинец, изображая толщину Артуровой шеи:

– Тандзы кот!^[33]

В Ереване появлялось всё больше беженцев из Баку, мы нередко встречались со знакомыми бакинцами. А однажды я столкнулась на улице с Ервандом. Сначала, по школьной привычке, хотела сделать вид, что не замечаю его, но Ерванд бросился навстречу, радостно тряхнул за плечо:

– Барев!

Я осторожно ответила:

– Привет.

Ерванд засыпал меня вопросами: когда мы приехали, где живём, в какой школе я учусь, с кем из нашего бакинского класса переписываюсь, получила ли моя мама компенсацию за трёхмесячную вынужденную безработицу.

– Димка со своей маханей тоже тут, – сообщил мне Ерванд, – в одной гостинице с нами. Погосов к тётке в Ставрополь уехал: у неё там, представляешь, целый свой дом. Наша химичка в Москве, ждёт ответа из американского посольства; про биологичку ничего не слышала?

Если бы я не опаздывала в школу, мы, наверное, ещё долго говорили. Вспоминая Баку, учителей, прикидывая, кто где сейчас может быть. Ерванд заставил меня записать название своей гостиницы, номер комнаты и с сожалением отпустил в школу:

– Ладно, давай не пропадай. Родственники выгонят – к нам приходите. Нам, бакинцам, тут нужно вместе держаться. Один за всех, и все за одного!

9

Каждый вечер энергичные и решительные позывные программы «Время» будто обещали честные и точные новости о положении в Баку. Вместо этого мы раз за разом слышали осторожное немногословное «Положение сложное, но ситуация под контролем»… Эти же слова то и дело мелькали в письмах Алиды, пересланных знакомыми через Москву, Ленинград, Краснодар, Ставрополь. Изредка заезжавший из Ноемберяна дядя Армен горько вздыхал:

– Да-а-а, под контролем!

Но мы не пропускали ни одного выпуска новостей, ни одной короткого репортажа из «Правды», затерявшегося где-то в середине газеты. Иначе пришлось бы поверить в те невольно услышанные у Армгипрозёма обрывки историй бакинских беженцев – о погромах, грабежах, убийствах, о дотошных членах националистической «Народной армии», легко «раскапывающих» происхождение любого азербайджанца.

Школа Ерванда находилась в нескольких автобусных остановках от моей, но иногда он специально делал крюк, чтобы передать привет от болеющего Димы Туманяна или всучить привезённую ещё из Баку пачку азербайджанского чая.

– Бери давай, – приказывал он. – Здесь ни в одном доме чашки человеческого чая не дождёшься. А лично я их кофе пить не могу, горькая бурда.

Мы проходили мимо Театральной площади под усиленные микрофонами крики митингующих: «Мы требуем уважать конституционное право армян Карабаха на самоопределение!», «Беспощадную кару и смертную казнь извергам Сумгаита!», «Волю армян Нагорного Карабаха сломить невозможно, их можно только уничтожить!», «Карабах – маяк для всего армянского народа!»

– Слушай, Ерванд, – однажды спросила я, – а ты когда-нибудь в Карабахе бывал?

Ерванд отрицательно покачал головой:

– Не, мы из Баку только один раз, в позапрошлом году, в Кисловодск ездили.

– А я думала, ты каждое лето в Армении бываешь, – удивилась я, – по-армянски говорил, и вообще.

Ерванд усмехнулся:

– Э-э-э! В Арменикенде^[34] кто армянский мат не знал? Даже маленькие дети знали!

– И я не была в Карабахе. И моя мама не была, и папа, и Алида. И бабушка с дедушкой. А они говорят: «Маяк всего народа…»

– Говорят, да! – махнул рукой Ерванд. – Там говорили, здесь говорят… Мы тоже с пацанами, когда на переменах дымили, говорили. И тёте Тамаре за Димку ещё в Баку обещали азеров порезать…

– Ты их тут видел? – перебила я Ерванда. – Я про них спрашиваю, а мне все доказывают, что азербайджанцев тут никто и пальцем не трогал. Говорят, они сами собрались и уехали, добровольно.

– Ага, – «согласился» Ерванд, – «пальцем не трогали», «сами уехали»! Ещё скажи, с оркестром и цветами на вокзале проводили!.. Я тут их ещё застал. На окраине один азербайджанский дом оставался, с побитыми стеклами, исписанными стенами. Папа, мама, пять дочек и пацан, мой ровесник. Я специально один пришёл. Как только его ни задирал, и по папе, и по маме «трогал»! Ещё и не ударил, а он уже руками закрывается.

На повороте к улице Налбандяна Ерванд бросал своё дежурное: «Ладно, давай, не пропадай» – и бежал к остановке или в аптеку, за каким-то новым лекарством для Димы Туманяна.

Хорошенько разглядеть комнату Артура мне удалось, только когда он слёг с воспалением лёгких, а у тёти Норы не получилось поменяться на работе сменами.

Мама, которую дядя Сурик отпросил с работы из своего управления, хлопотала на кухне, снимая пену с бульона, подогревая молоко. А я на полированном столике отвозила Артуру горячий чай с дошабом^[35], лекарство, варёную курицу, завёрнутую в свежий рыночный лаваш. И, следуя бесконечным телефонным инструкциям тёти Норы, назойливо упрашивала «съесть хоть кусочек ради мамы», чуть не ежеминутно мерила температуру.

Я присаживалась в низкое кресло справа от тахты и терпеливо ждала градусник, незаметно разглядывая огромный серебристый магнитофон, фирменные наручные часы, мерцающие на журнальном столике, пёстрые плакаты, тесные ряды новых и старых книг на армянском, русском языках, длинную блестящую шпагу, прикреплённую к висящему на стене ковру.

Артур время от времени спрашивал меня, кто звонил и что говорили, предлагал подсыхающий лаваш с курицей, отсылал смотреть телевизор. Я упрямо отказывалась от курицы, односложно отвечала на все вопросы и снова молча замирала в кресле.

Вдруг, когда я начала яростно встряхивать градусник, Артур расхохотался.

– Помнишь свою «шпагу»? – давясь от смеха, вспомнил он. – Ну, ту, деревянную, бакинскую?

От неожиданности я даже не успела притвориться, что давным-давно забыла и приезд в Баку Артура, и дурацкую «шпагу»-скалку, и свою щенячью назойливость. Ведь это было целых три года назад!

В детстве я была уверена, что во всех фильмах про дуэли и про героев со шпагой снимался Артур. Высокий, тонкий, смелый фехтовальщик. Ни капли не похожий на приземистого, с круглым, нависающим над брючным ремнём животом дядю Сурика. Я часами тайно любовалась присланной тётей Норой фотографией Артура в белой обтягивающей водолазке, с густыми немного растрёпанными волосами и блестящей точкой клинка, направленного прямо в объектив.