Читать книгу - "Красные, желтые, синие - Мария Мартиросова"

На уроках во время раздачи гуманитарки наш класс ощутимо редел, становясь почти одного цвета – сине-чёрно-коричневым, резко контрастируя с моим бессменным травянисто-зелёным свитером. А я, не реагируя на новые темы, весь урок напряжённо вслушивалась в непонятный шёпот одноклассников, каждую минуту готовая уловить и различить то ли «шуртвац айер», то ли «эрмяни».

Я с трудом выклянчила у тёти Норы второй ключик от почтового ящика, поклявшись не дотрагиваться до газет и журналов, квитанций, поздравительных открыток, а брать оттуда только письма от Алиды. Перед тем как прочесть письмо, мы с мамой по почерку старались угадать, в хорошем или в плохом настроении писала нам Алида. Правда, всё время оказывалось, что настроение у неё просто замечательное. Положение в Баку, в общем, более или менее стабильное. В институте – одни «отл.». Денег, несмотря на папино увольнение, хватает даже с избытком – ленинская стипендия! С обедами тоже полный порядок. А тётя Фира даже хвалит бисквиты и заварной крем, приготовленные Алидой. Мама, прерывая мой шумный восторг, притворно ворчала на папу, в очередной раз «вылетевшего» из своей автоколонны, на тётю Фиру, вздумавшую совать нос на нашу кухню, на Алиду, которая обязательно «доиграется» со своими бисквитами и кремами, провалив сессию.

Тётя Нора тоже иногда приходила к нам на лоджию послушать письмо. Перебивая маму, спрашивала, за что уволили папу, сколько тётя Фира берёт за один торт, почему так редко звонит Алида. Вспоминала бабушку, которая всё время предупреждала, что и одного дня не проживёт без голоса своих дочерей. Хоть два слова должна услышать, иначе сердце не выдержит, лопнет. Рассказывала о своих ежедневных звонках в Баку сразу после замужества и отъезда в Ереван. О том, как подскакивало бабушкино давление, если кто-то при ней громко говорил на азербайджанском языке, так похожем на турецкий. И в который раз удивлённо спрашивала маму: неужели двадцать лет назад в Кедабеке, куда тайно увёз её папа, и вправду не было телефонной связи? А потом, не замечая, что мама нетерпеливо теребит в руках недочитанное письмо, начинала рассказывать, как ей позвонили в Ереван бакинские соседи, как дядя Сурик втридорога «достал» билеты на самолёт, как пришлось оставить с грязнухой-свекровью почти грудного Артурика, как бабушка «ушла» без прощального поцелуя младшей дочери. Мама в ответ виновато кивала, вздыхая: «Э-эх, Нора-Нора!» – и украдкой ласково гладила густо исписанные листочки письма.

8

По пятницам я должна была посещать нашего школьного психолога. Она «отслеживала результаты стрессовой ситуации, вызванной этническим конфликтом, контролировала адаптационные процессы, способствовала установлению адекватных взаимоотношений с одноклассниками и учителями в новой языковой среде» – так было напечатано на бланке, который завуч передала для моей мамы.

Жанна Арташесовна работала психологом по совместительству, на полставки, параллельно преподавая русский язык и литературу. И прямо с порога, вместо ненавистного экзамена на знание «родного языка», начала восхищаться моим русским, отсутствием даже лёгкого акцента. Заявила, что моим одноклассникам очень повезло, что они могут слышать такую чистую русскую речь, что бакинцы вообще молодцы, говорят по-русски гораздо лучше любого ереванца.

Психологом Жанна Арташесовна стала совсем недавно, и что нужно делать «по всем правилам», пока точно не знала. Поэтому большую часть времени я слушала её рассказы о тбилисском детстве, помогала проверять толстые стопки с домашним заданием четвероклашек, пила чай с абрикосовым вареньем. Хоть Жанна Арташесовна и сама отлично говорила по-русски, но после седьмого урока уставала так, что силы оставались только на армянский язык. Поэтому мы договорились ползанятия общаться по-русски, а половину – по-армянски. А если что-то будет непонятно, спрашивать перевод.

Время от времени Жанна Арташесовна спохватывалась, вытаскивала новенькую общую тетрадь с «тэстами», обещая в следующий раз точно не забыть дома книжку с «трэнингами», и я начинала отвечать на вопросы, рисовать и т. д. Это было нужно для отчётности, если завуч или директор захотят проверить, чем мы тут занимаемся.

С местами учителей в Ереване было туго. Мама обращалась в районо, ходила по школам, искала работу даже за городом. Но, по словам тёти Норы, в Ереване и раньше просто так устроиться в городскую школу было проблемой, а сейчас, после землетрясения и наплыва бакинских беженцев, вообще немыслимо. Пришлось дяде Сурику пристраивать маму машинисткой в своём управлении. Правда, на маленькую зарплату… Но ведь мы жили не у чужих людей, тарелку супа с хлебом, крышу над головой имели бесплатные. Так что дай Бог здоровья дяде Сурику, чтобы он и дальше мог помогать родственникам жены.

Иногда бакинским беженцам выделяли гуманитарную помощь – коробки с американскими персиками в сиропе, зелёным горошком, французскими замороженными курами, мукой и каким-то странным белым жиром, похожим на маргарин.

Мы записывались в очередь почти ночью, запоминая тех, кто стоял перед нами, не теряя из виду стоящих за нами. Но без проблем получили свою коробку только в первый раз, когда очередь за гуманитаркой приехали снимать американские тележурналисты.

Потом, даже если мы оказывались в первой десятке, очередь до нас почему-то не доходила. Нас всё время оттесняли приезжавшие на машинах мужчины и женщины, молча загружавшие в багажники большие жёлтые коробки, исписанные по-английски чёрным фломастером. В конце концов мама устроила в коридоре скандал и пригрозила выглянувшему из кабинета усатому мужчине вызвать американское телевидение. После этого гуманитарки сразу хватило на всех. Стоящие перед нами бакинцы с виноватым видом выслушивали нескончаемую речь усатого об алчности шуртвац айер, вырывающих эти жалкие крохи изо рта ленинаканских и спитакских детей, торопливо расписывались в нескольких конторских книгах, ведомостях, хватали измятые коробки и уходили. Вечером, когда мы с мамой распаковали свою, она оказалась битком набита лишь кирпичиками странного белого жира.

Почти вся ереванская молодежь целыми днями пропадала на Театральной площади. Громкими криками поддерживала выступающих на митингах; потрясала транспарантами с требованиями возвращения «исконных земель»; прикидывала, какие из западных стран примут сторону Армении в «карабахском вопросе»; будто школьную игру «Зарницу», обсуждали ближайшие победоносные планы военных операций «против этих азеров». А в дни приезда американских или французских телевизионщиков учреждения и институты в Ереване почти вымирали. Пожилые вахтёры на расспросы опоздавших делали рукой плавный одобрительный жест в сторону Театральной площади:

– Все на дэмонстрации!

После митингов однокурсники Артура нередко собирались у нас. Погреться, выпить кофе, послушать музыку. Я разглядывала его гостей, подолгу сторожа их у лоджиевого окна, «нечаянно» сталкиваясь в прихожей, всматриваясь в силуэты за матовым дверным стеклом. Тётя Нора, срочно принарядившись, суетливо сновала по кухне, радостным шёпотом рассказывая маме о друзьях сына. Сплошь детях непростых и шат лав^[32], о-о-очень хороших родителей. Например, Ашхен, умничка, красавица, тьфу-тьфу, не сглазить – дочка замминистра. Родители Вагана, годами не вылезающие из заграничных командировок, прислали Артуру на день рождения фирменные японские часы. Мушег приходится каким-то дальним родственником знаменитой армянской поэтессе. И все они так любят её сына! Тётя Нора густо уставляла маленький полированный столик чашечками, тарелочками, подносиками и, предварительно тихонько постучавшись в матовое стекло, вкатывала угощения в гремящую музыкой комнату.