Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

давно уже выторговывал у Александровского, а тот все артачился, не хотел продавать…

— С табакерки, на которой изображен Наполеон?

Пустянский удивленно вскинулся:

— Вы все знаете?

— Все не знаю… Кое-что, — честно ответил Коноплев. — Но хочу узнать больше.

— Да, очень уж ему не терпелось завладеть этой табакеркой. Когда говорил о ней, прямо дрожал… Я закинул удочку: может, могу помочь? Сначала он надо мной посмеивался: чек, мол, вы можете помочь? Александровский-де вам не по зубам. Его сокровища, как в сказке, далеко упрятаны. Табакерка в шкатулке, шкатулка в сейфе, ключ от сейфа в синей вазе, а ваза в книжном шкафу на самом виду стоит. Никому и в голову не придет, что до заветного ключа рукой подать.

— Все так и оказалось?

— Да, все так и оказалось.

— Веселый старик.

— Да, негодяй, каких мало, — сказал Пустянский. И тотчас же спохватился: — Только я его не убивал! На что он мне?

— Верю, верю. Хотя и других грехов на вас немало.

Пустянский тяжело вздохнул:

— Уж скорей бы суд! Чтобы знать свою судьбу.

— Скоро узнаете. Но мы отвлеклись от дела. В награду за полученные сведения вы поднесли Лукошко табакерку на блюдечке с голубой каемочкой? В то самое единственное ваше посещение квартиры Лукошко?

— Да…

— И он, не моргнув глазом, принял ваш дар?

Пустянский усмехнулся:

— Не так он был прост, этот старик… Увидел меня и говорит: «Что там у вас, молодой человек?» — «Да вот, — говорю, — табакерка. Удалось достать по случаю…» Он поглядел и спокойненько так: «Милая вещица. Могу приобрести, только много не дам». Я уже понял, куда он клонит, подыгрываю: «Давайте, сколько не жалко». — «А мне, — говорит, — не жалко пятнадцати». Так я и ушел с пятнадцатью рублями в кармане… А табакерке, между прочим, цена в десять раз дороже!

Следователь Ерохин терпеливо выслушал рассказ Коноплева о разговоре с Пустянским и, побарабанив по лбу кончиками пальцев, сказал:

— И все-таки не могу поверить. Из-за какой-то паршивой табакерки пойти на сговор с Пустянским, взять тяжкий грех на душу…

— Паршивая табакерка? Я вам сейчас прочту отзыв специалистов о коллекции табакерок, которая осталась после Лукошко. Слушайте:

«Среди табакерок необходимо отметить: чрезвычайна редкую даже для западноевропейских музеев коробочку XVIII в. с миниатюрным бритвенным прибором, украшенную типичным инкрустированным «китайским» рисунком с вкрапленным в него алмазом; золотую табакерку с мужской миниатюрой на эмали эпохи Людовика XIV, принадлежащей, по-видимому, знаменитому Жану Петито; удивительной красоты коробку-табакерку с нежною мифологическою живописью по эмали во вкусе Буше, быть может, кисти самого Бургуэна; превосходную по выполнению и сохранности лаковую табакерку французской работы конца XVIII в. с очаровательною женскою миниатюрой на крышке; черепаховую табакерку с редкою миниатюрой Созажа — дети казненного Людовика XVI; табакерку XVIII в. с инкрустацией из ляпис-лазури и оникса…»

А вот табакерки с изображением Наполеона у него не было… Представляете, как ему не терпелось ею завладеть? Он предлагал за нее Александровскому любые деньги, тот продать отказывался, да еще посмеивался над Лукошко. Вот тот и решился…

— Ну хорошо. Допустим, вам удалось установить: табакерка с изображением Наполеона перекочевала из коллекции Александровского в коллекцию Лукошко. Но я не понимаю, что это нам дает?

Коноплев ответил:

— Табакерка с изображением Наполеона не просто ценная вещица… Это нечто гораздо большее. Это — вещественное доказательство. Доказательство преступного соучастия Лукошко в ограблении Александровского. Этой табакеркой могли шантажировать старика. Если это так, становится понятным стремление избавиться от табакерки, сбыть ее с рук.

Сощурив один глаз, как при упражнениях в тире, следователь выстрелил вопросом:

— Так что же выходит: табакерка покинула коллекцию Лукошко после его смерти, а не до?

Коноплев до того забылся, что зааплодировал:

— Браво! Вы попали в самую точку. Это имеет решающее значение: когда табакерка покинула квартиру Лукошко — до его убийства или после. Если до, то она нас не интересует, если после…

Ерохин насупился:

— Вы мне, пожалуйста, подполковник, отметок за поведение не ставьте. Даже пятерки мне ваши не нужны… А отвечайте на поставленные вопросы.

— Извините, — Коноплев склонил голову, пряча улыбку. — Я убежден, что после. И могу точно сказать, когда именно — 28 мая в 19 часов 33 минуты.

У Ерохина полезли на лоб глаза от удивления:

— Почему именно в 19.33?..

— 28 мая, возвращаясь с работы, я подошел к дому, где жил Лукошко, и увидел в окне на пятом этаже свет.

— В запечатанной квартире?

— Да, в запечатанной. Сургуч на дверях не тронут, я в этом убедился.

— Значит, кто-то проник в квартиру, не потревожив сургуча?

— По всей видимости.

— И вы утаили этот факт от следствия?

Ерохин гневно буравил Коноплева своими близко посаженными глазками.

— Тогда это еще не было фактом! Я решил, что меня ввел в заблуждение свет скользнувших по окнам фар проезжавшей по улице машины. Сургуч, как я уже сказал, был на месте, а в духов я, будучи материалистом, не верил.

— А сейчас верите?

— Сейчас я начинаю подозревать, что сын убитого Дмитрий Лукошко 28 мая, проникнув в квартиру по черной лестнице через пожарный балкон, унес оттуда не только скрипку Вильома, но и табакерку с изображением Наполеона.

Минуту Ерохин сидел молча, собираясь с мыслями.

— Сделаем допущение, — наконец проговорил он. — Все было так, как вы сказали. Для чего, спрашивается, была подменена скрипка Вильома? Чтоб заплатить Зайцу долг чести?

— Нет… Срочно понадобились деньги.

— Табакерка тоже могла быть похищена с этой целью.

— Не думаю. Скрипка стоит пять тысяч. А табакерка — сто пятьдесят рублей. Стали бы вы рисковать из-за рублей, если бы вам нужны были тысячи? Нет, табакерка финансовых проблем не решала. Ее взяли из других соображений.

Ерохин откинулся на спинку стула:

— Не кажется ли вам, подполковник, что мы бегаем по кругу за собственным хвостом?

— Не кажется. Развязка близка.

Все эти последние недели Иван Булыжный жил как во сне. С того самого дня, как Нина неожиданно появилась на пороге его комнатенки, жизнь его полетела вперед с ужасающим ускорением, даже дух захватывало. Чем все это может кончиться, над этим Иван не задумывался. Он всецело отдался своей любви.

Человек своенравный и строптивый, Иван почему-то всецело подчинился диктату этой женщины. Нина приходила и уходила, когда хотела. Разговоров о любви, на которые вдруг потянуло обычно сдержанного Булыжного, она терпеть не могла. Объяснила кратко:

— Надоело. Пустые слова. Я их столько слышала!

Он мысленно представил себе длинную череду ее прежних поклонников, и у него портилось настроение.

Как-то раз она иронически спросила:

— Уж не задумал ли ты меня ревновать?

Пришлось разубеждать, хотя ревность грызла его душу. Попробовал заговорить об их будущем. Она