Читать книгу - "Грозное дело - Сергей Булыга"

А царь всё не ехал и не ехал. Только в марте по Москве прошел вдруг слух: царь едет! Будто бы отпеть царевича, а на самом деле, говорили, чтобы проучить Москву, как он когда-то проучил Новгород – за мир с литвой. Вот когда страху было! Но вышли встречать всем миром. А он в одном простом возке приехал, в старой овчиной шубе, с лица серый, глаза, как у слепца, пустые, и будто ничего не слышал. Также и на отпевании стоял как неживой, согбенный, но не крестился и не бил поклонов. А потом, рассказывала Гапка, царь головой кивнул – немчин, стоявший рядом (доктор Илов, подумал Трофим), поднял крышку…

И все немо ахнули! Царевич лежал как живой – личико белое, щёчки румяные, а рядом стоял царь – как смерть. Все стали креститься, а он не крестился. Кивнул, немчин закрыл крышку, рынды подняли гроб и понесли в алтарь. А царь развернулся и пошёл. Вышел из храма, сел в свой простой возок и, когда обратно ехал, запускал руку в мешок, зачерпывал горстями серебро, бросал в толпу. Народ кричал, а он как не слышал. И опять уехал в монастырь.

Опять стало тихо в Москве, опять царю было не до неё. Потом вдруг накинули Трофиму десять рублей в год. Трофим накупил Гапке обновок. Гапка примеряла, радовалась, говорила, что это им за службу от царя. Трофим кивал, помалкивал и думал: «Да от какого тут царя, царю давно ни до чего нет дела, царь сидит в монастыре, а тут всем бояре правят, а боярами – боярин Годунов, шурин Фёдора-царевича, наследника. Вот так-то!» Мимо Трофима как-то раз проехал, как мимо вши какой-нибудь – и головы не повернул. Зато Зюзин, тот ещё издалека заметил! И как смазал плетью, так сбил шапку в грязь и, не обернувшись, дальше поскакал. Трофим поднял шапку, утёрся. Гапка как только про это узнала, стала срамить Трофима, говорить, что надо пойти, пасть боярину Борису Фёдоровичу в ноги и показать на Зюзина, у Зюзина теперь силы никакой. Трофим обещал пойти, но не пошёл. Филька на это засмеялся и сказал:

– Ты, Трофимка, стал прямо как царь. Он теперь тоже голоса ни на кого не поднимает, ходит в монашеском куколе, с палкой. А раньше с посохом ходил! Посох золотой, в каменьях! А теперь дрын суковатый. Знающие люди говорят: к беде это, нет посоха – и нет царя. А нет наследника – не будет царства!

Гапка на это зашипела:

– Ты у меня, пёс, смотри, договоришься! Трофим, а ты чего молчишь? В нашем доме – и такие речи!

А Филька ей в ответ:

– Что речи?! Погодите, будут и дела! Слыхали, что творится в Слободе? Поразбежались все оттуда, поразъехались, пустая Слобода стоит, пустой царский дворец! Так скоро будет и у нас! Потому что…

– Трофим! – закричала Гапка. – Ты чего молчишь?!

Трофим только рукой махнул. Но, правда, больше наливать Фильке не стал. Филька обиделся, ушёл.

А Трофим сидел, молчал. И так бы всю ночь просидел. Гапка его едва заманила лечь. И он как лёг, так и лежал, лежал… А после вдруг говорит:

– Это хорошо, что мы с тобой не венчаны. А так вдруг бы ты сыночка родила. А я бы вдруг его со зла да кочергой. И насмерть!

Гапка молчала. Только сопела быстро-быстро. Потом ответила:

– Вот за что нам те десять рублей…

И как заплачет! Как заноет! Трофим её с трудом успокоил.

Успокоил – это так только говорится. Не стало в доме у Трофима жизни. Гапка ходит сама не своя. Трофим тоже сам не свой. Ужинают молча. Спят спина к спине. Утром Трофим проснётся, помолится, перекусит – и на службу. Там опять молчит. День молчит, неделю молчит, месяц. И домолчался б до беды! Но однажды утром призвал его к себе боярин Михайла и говорит:

– Надо ехать. Тебе. Больше некому. Другого не послать, не справится.

Трофим:

– Куда?

– А вот, – начал объяснять боярин князь Михайла Лобанов-Ростовский…

Но это уже совсем другая история, и мы расскажем её в другой раз.