Читать книгу - "Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов"

без всякой эстрады, за столиком, словно пришли в гости.

Официант, строгий и молчаливый, как контрразведчик, положил перед ним карту вин. Художник выбрал бутылку простого красного, столового. Но блюда заказал изысканные и много, достаточных для семисотграммовой бутылки.

Художнику здесь нравилось. Сплошная молодежь, парочки, поскольку столики на двоих: пожилые теперь по ресторанам не ходили. Какое-то домашнее биополе объединяло всех, словно собрались одни знакомые. Да и скрипка умиротворяла высокой нежно-вибрирующей нотой.

Официант принес салат из крабов в оригинальном стакане молочного стекла с надетым на край кусочком лимона. Художник выпил полбокала вина и принялся за крабов. И, как всегда, физиологическое наслаждение перешло — нет, соединилось — с интеллектуальным. Пил и ел он размышляя…

Смысл жизни не в способности ли постоянно быть на гребне восприятия всего сущего? Работы, запаха цветов, вкуса крабов, горчинки вина… Вернее, так: в способности не только восприятия, но и наслаждения всем сущим? Выпив еще полбокала, мысль он уточнил: во всем сущем — работе, запахе цветов, вкусе крабов, горчинке вина — есть та сердцевинка, которая все это сущее делает прекрасным. Женщина. Тем более что она, женщина…

Сидела через столик в одиночестве. Ничего не ела и не пила, лишь изредка нагибаясь и нюхая букет, который был пышнее и разнообразнее, чем в других вазах. Уж не розы ли? Видимо, проститутка: хоть одна на кафе, да положена.

Официант поставил перед художником тарелочку: высокие тонкие булочки, похожие на пеньки, украшенные сверху шапочками красной икры. Если бы ее положили больше, то булочки сошли бы за подосиновики. Или за мухоморы?

И возник логический ряд. Что такое икра? Еда, причем весьма несущественная, но вкусная. Значит, греет душу. А для чего душа человеку? Коммунисты проиграли демократам, потому что вбивали людям мысль — душа для работы. Демократы их поправили — душа для наслаждения автомобилем, сексом, пивом, турпоездками. И народ пошел за демократами. Наслаждение женщиной…

Она продолжала смотреть на него. И тогда художник тоже глянул на нее изучающе, в порядке, так сказать, вежливого интереса…

Вряд ли проститутка. Слишком оригинальна. Длинное, стелющееся платье вроде туники, черной, но удивительно прозрачной, под которой было белым-бело. Нет нижнего белья? Лицо… Его не нарисуешь, только если вычертить. Острый нос, тонкие губы с резкими краями, остренький подбородок, узко выступающие надбровные дуги и оттого тоже острые… Скулы — и те вздыбились, словно хотели заостриться. Лишь глаза круглы и черны, как ее туника; как и волосы, перехваченные красной лентой. Не женщина, а мрачная пикантная птица.

Почему она смотрит на него откровенно, изучающе и даже как-то по-хозяйски?

Официант принес рыбье заливное с хреном. Пришлось попросить бутылку белого вина: не есть же рыбу с красным. Итого вина набежало полтора литра. Многовато, утрачено чувство меры. Но что это за чувство — меры? Его Взгляд тоже создается без чувства меры. Талант никакой меры не признает. Вот бездари чувства меры никогда не теряют, потому что их жиденького таланта только и хватает на это чувство меры…

Женщина не сводила с него глаз. Некрасивая птица. Но он любил женщин с некрасивыми лицами и красивыми фигурами. Впрочем, фигура этой женщины была замаскирована туникой.

Официант принес следующую перемену: тонкий ломтик языка, свернутый, как улитка, в середине которой притаился кубик ананаса.

— Про кофе не забудьте, — напомнил он официанту.

— Ни в коем случае.

— И кусок торта.

— Какого? — Официант задумался, поправляя черную «бабочку».

— Со взбитыми сливками.

Художник не успел надкусить «улитку», как в кафе что-то произошло. Почти все мужчины встали, почти все мужчины улыбались и почти все мужчины чего-то ждали. Кого-то. Вновь пришедшего, который ходил меж столов и пожимал руки. Общий друг, завсегдатай, администратор, политик? Художник к нему присмотрелся…

Лет тридцать с небольшим. Рост средний, тело массивное, но, скорее всего, не мускулистое — мужик-Даная, вернее, Данай. Крупный и широкий нос выступал далеко вперед и как бы тянул за собой все лицо. Голый серокожий череп. Рот подковкой. И уж совсем ни к чему очки: такое впечатление, что, поняв свою ненужность, они хотели сползти на кончик носа, где им, возможно, было бы удобнее.

Обойдя зал, мужчина окинул его общим и уже необязательным взглядом. Но этот взгляд зацепился за художника. Мужчина улыбнулся и подошел.

— А почему вы со мной не здороваетесь?

— Мы не знакомы.

— Не обязательно быть знакомым, чтобы поприветствовать известного человека.

— Извините, я не могу вспомнить фильмы, в которых вы снимались.

— Я не снимался в фильмах.

— Ив пьесах вас не помню.

— Я не играл в пьесах.

— Ага, значит, книги… Извините, я не читал ваших книг.

— Я не пишу книг, не пою в опере и не танцую в балете.

— Тогда чем же вы известны?

Мужчина улыбнулся добродушно и даже поощрительно. Голосом, полным укора, он сказал:

— Вы обо мне ничего не знаете, а вот я о вас знаю все.

И он прошел к столику, где сидела женщина-птица. Видимо, его и ждала. Трое официантов загородили их полуизогнутыми спинами. Художника удивило другое: когда официанты расступились, открыв сказочно сервированный стол — бутылки шампанского в гроздьях винограда, — женщина продолжала не спускать глаз с него, художника. Забытая знакомая, бывшая соседка, вместе учились, натурщица?..

Из глубины зала целенаправленно вышел парень. Художник его узнал: который приходил заказывать картину по фото. Приблизившись, встал рядом и оперся на столик с вопросом:

— Зачем обидел хорошего человека?

Художник демонстративно выпил почти целый бокал красного вина и усмехнулся:

— А тебе что?

— Вот и меня обижаешь.

По описаниям в художественной литературе — вылитый бандит. Много мышц, глаза без смысла, манеры вычурно-наглые, одежда свободно-аляповатая. А голова? Откуда берутся такие геометрически-круглые и прямо-таки на взгляд цельнометаллические головы? Стригутся так или рождаются в связи с потребностями криминального времени? Но любопытство победило.

— И кто же он, этот хороший человек?

— Хозяин «Интервеста».

— Отлично, я дам ему на чай.

— Художник, а культуры в тебе, что соплей в одной ноздре: это же Дельфин.

— Что твоему Дельфину от меня нужно?

— Коли художник забрел в кафе, то он закажет картину.

— Какую картину?

— Полотно под названием «Жидкий стул», — хохотнул парень широко, во всю ширь своей шаровидной головы.

Он ушел. Официант принес кофе и торт. Но сладкого уже расхотелось. Настроение упало до нуля. Остатки красного вина казались кровавыми, остатки белого вина — мутными. Кто-то когда-то метко выразился — человеческая масса. Художник не любил ее, человеческую массу. Если сравнить двух людей. Один… Всю сознательную жизнь стремился к прекрасному, будь то картина, еда или женщина. Другой же всю сознательную жизнь