Читать книгу - "Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов"

Уже не сбежать. Но можно попробовать…

Художник вскочил. Вернее, успел только приподняться — длинная рука протянулась из середины комнаты и легла ему на плечо, на котором сразу болезненно задергался какой-то нерв, пронзив тело до самого бедра. Художник припечатался к стулу.

— Викентий, а ведь мы можем и заставить.

— Бить начнете?

— Зачем… Психологически нажмем.

— Воли не хватит.

Дельфин привстал, уперся в стол локтями, и его крупный широкий нос поплыл на художника. Рот, который подковкой, приоткрылся, обнажив крупные, по всему рту, зубы. Разве у дельфинов есть зубы?

— Художник, у тебя крыша потекла? Я только шепну Луизке, и она тут же отнесет заяву в ментовку. Там развратников не любят. Ты сегодня же сядешь в «обезьянник».

Вся выпитая водка покинула организм художника и бросилась в голову. Жар застелил глаза, взмок затылок, запунцовели уши и безысходность обернулась физическим бессилием. Дельфин осел в кресло и спокойно начал пить кофе. Заметив состояние художника, он успокоил:

— Викентий, зря выдаешь крутую пенку: дело-то простое и законное.

— Какое?

— Поезжай домой, успокойся. Теперь куда ты от нас денешься?

Майор прочел газетную заметку и гмыкнул раздраженно: американские ученые обеспокоены ранним половым созреванием девочек — в восемь лет. Похоже, что раннее созревание докатилось и до России. Вчера Леденцов разбирался с тринадцатилетним подростком-сутенером, поставляющим дядям двенадцатилетних проституток. У общества поехала крыша: журналы, газеты, кино, телевидение и даже театры показывали и рассуждали о сексапильности, оргазме, порно, фаллопротезах… Майор, почти сорокалетний мужик, до сих пор не мог понять, что такое сексапильность. Как ее определяют по внешности, называя президентов, артистов и политических деятелей сексапильными? По крупной нижней челюсти или по оттопыренным брюкам? Проблемы секса… Дьявол их побери! Не проблемы семьи, любви, деторождения и воспитания, а проблемы секса!

Звонил телефон. Вялый и бесполый голос спросил:

— Вы принимаете?

— Что, пожертвования?

— Анонимные сообщения.

— А почему анонимные?

— Не хочу светиться.

— А если клевета?

— Проверите… Вы ищите насильника-гипнотизера?

— Ну, ищем.

— Это мой сосед.

Окрепший голос назвал адрес и фамилию. Информация о бродящем по городу Сатане набирала силу. Но она, информация, как всегда, спешила: есть уголовные дела, которые требуют выдержки, вроде хорошего вина. Анонимки Леденцов бедой не считал хотя бы потому, что при их помощи раскрыл не одно преступление — все дело в проверке. Через полчаса капитан Оладь-ко доставил в его кабинетик высокого парня с короткой тугой косичкой. Моден и вальяжен, короче, сексапилен. Никаких протоколов сочинять майор пока не намеревался.

— Работаете?

— Нет.

— Учитесь?

— Нет.

— Чем же кормимся?

— Зарабатываю на жизнь сексуальной музыкой.

— Какой? — Майору показалось, что он ослышался.

— Сексуальной.

— На гитаре, что ли?

— Гитара не годится.

— Почему же? — насупился Леденцов, выросший на песнях Высоцкого.

— Совокупляющимся нужен ритм.

Майор молчал: допустим, слово «любовь» высокопарно, но этим совокупляющимся нужна кровать, уединение, темнота. Еще нет и сорока, а в современность уже не врубается. Следователь Рябинин, которому пятьдесят, наверное, ни черта не понимает. Сексуальный музыкант решил Леденцову помочь:

— Ритм помогает фрикционному движению любовников.

— Барабан, что ли?

— Нет.

— Значит, электронная музыка?

— Она хороша только для сексуально отупевших.

— Ну, а для сексуально остроумных?

— Рояль. Правда, это для классического секса.

— В борделях, что ли, играешь? — догадался Леденцов.

— Мою музыку записывают на кассеты солидные люди, — обиделся парень.

Майор усмехнулся оскально: кругом говорят, что нам не хватает духовности… Какая, к дьяволу, духовность — элементарной разумности не хватает. Надо же, на Руси нормально трахаться разучились.

— Оральный секс хорошо идет под флейту, — решил добавить убедительности музыкант.

— Пошел вон! — гаркнул майор.

«Интервест», Дельфин, выпивка… Как говорят военные, нештатная ситуация. Эпизод, не достойный памяти.

Старинный самовар, укрепленный на стене, выглядел клюва-стой медной птицей. Под ним белел лист бумаги с текстом, выведенным черной краской: «Если в произведении искусства нет чего-то ирреального, оно нереально. Марк Шагал».

Художник подошел к своей неоконченной картине. Вчера при свечах он чуть просветил зрачки, и за счет контраста «Взгляд» приобрел нечто дьявольское — он стал ирреален. Художник постоял перед картиной, определяя свое вечернее настроение. Она, картина, задала его — ирреальность.

На вечернее бритье ушло добрых полчаса. Туалетную воду «Прощай, оружие», зеленый флакон в форме гранаты-лимонки он отставил: посторонний запах не очень должен затмевать запах собственного тела. Поэтому смочил ватку французским одеколоном «Фаренгейт» и лишь протер глянцевые щеки.

Ресницы на солнце выгорели. Кисточкой он подтемнил кончики, отчего ресницы стали длиннее. Этой же кисточкой сделал под глазами легкую бархатную тень. И залюбовался — его взгляд все больше походил на «Взгляд» с картины. Или наоборот?

Ирреальное настроение требовало такой же одежды. Свободная сорочка цвета бесцветного. Расстегнутый пиджак из ткани джерси-милано оттенка свежей ржавчины. Широкий галстук цвета фруктового сорбе, похожий на шейный платок. Ботинки фирмы «Хаш паллис».

Перед уходом он налил треть бокала водки, бросил кубик льда и сделал большой глоток. В серединку широкой и тонкой пластины бекона положил кружок жгучего перца, свернул конверт и сжевал. Выпив остатки водки, вынес из холодильника с некоторой торжественностью торт «Полено», скоренько съел почти треть. Ирреальность в чистом виде: водка с тортом.

Пришло время окунуться в реальность — он вышел на улицу.

Стоял благостный летний вечер, поэтому лезть в машину не захотелось. Блуждающей походкой художник двинулся по бульвару. Неслись иномарки с кичливыми богатеями, брели агрессивные парни, сновали какие-то юркие личности, выжидательно мялись проститутки… На бульвар выплеснулась накипь. Эта была реальность, которая художника не касалась, потому что он жил… В нереальности? Нет, в ирреальности.

К чему суета? Он не понимал стенаний о безработице, нехватке денег, бедности, преступности… Творческую личность все это трогает не больше дождя за окном. В ирреально-идеальном мире нет ничего кроме красоты — творческая личность живет наслаждением от красоты.

Она, красота, обернулась и глянула дерзко, как уколола глазами. Молодая цыганка вобрала в себя все цвета радуги. Ноги запеленуты десятком юбок, но кофточка одна с вырезом на груди: они навалились на край ткани, словно хотели выкатиться. Обольщать цыганок ему не приходилось. Почему бы нет? Если ирреальность…

Он поравнялся с ней.

— Красавица, нам по пути?

— По пути только трамвай ходит, — каким-то непрочищенным голосом ответила цыганка.

— Мадам, ваши духи изысканны, — польстил он, хотя от нее пахло дешевой «Русской шалью».

— А?

— Говорю, пахнут необычно.

— Ароматом пахнут.

Нелюбезность цыганки удивила. Даже гадать не предлагает. Хотя глаза ее хороши — черны, как пропасти. Но этой черноте далеко до того выражения, которое было в его картине, в его «Взгляде».

— Фазанчик, может тебе погадать?

— Кто фазанчик?

— Дорогой, не обижайся, фазан птица красивая.

— Погадай, только отойдем…

Сквер упирался