Читать книгу - "Аберистуит, любовь моя - Малколм Прайс"

Мы посидели некоторое время молча, так шерочка с машерочкой, наслаждаясь блистающим покоем дня. Ллиносу не надо было торопиться снова на работу, да и я мог позволить себе расслабиться. Повседневную работу вела Амба, и ей это давалось куда как лучше, чем мне. Пройдет время, и она все возьмет на себя. Я уголком глаза взглянул на Ллиноса и почувствовал к нему прилив теплоты. Мы вместе проделали длинный путь, но в конце концов крепко подружились. Сослан, пробираясь между столиками у кафе, приветливо помахал рукой, и я улыбнулся. Нынче он человек занятой, правит своей сетью бистро и окучивает чиновников Евросоюза на предмет грантов. Мы с ним редко виделись. У нас еще слишком много дел.

Оттуда, где я сидел, был виден выцветший портрет Мивануи Монтес, легендарной Валлийской Песнопевицы, – афиша до сих пор не отклеилась от стенки Оркестровой Эстрады. Что навеяло мне мысли о причудливом пятне на новом асфальте возле Гавани и об отце Ренальдо, который приехал на него посмотреть.

* * *

Ллинос снова прервал мои размышления:

– Те еще были два годочка, правда?

Я улыбнулся:

– Да уж, ничего не скажешь.

– Думаешь, Мозгли планировал продать права на экранизацию?

Я покачал головой:

– Думаю, ему просто повезло. Права на серию статей в газетах всегда были частью плана. Но не Голливуд.

Ллинос вытер молочную бородку тыльной стороной руки.

– Я слышал, один из дельцов в Кардиффе купил подлинное сочинение. За полмиллиона фунтов.

– Уйма денег за домашнюю работу школяра.

– Хреново сумасшествие. То есть откуда ж известно, что это подлинник?

Я про себя улыбнулся. Ллинос не был неправ, но, как ни странно, после всех ложных следов и липовых открытий я подозревал, что всплыло настоящее сочинение. Собственно, я бы побился об заклад, что это так.

– Думаю, в этот раз оно может быть настоящим.

Он скептически посмотрел на меня:

– Ты считаешь?

– Есть у меня такое шальное чувство.

Он фыркнул:

– Липовые сочинения Мозгли выскакивали неведомо откуда много месяцев. Теперь что-то иначе?

Я залез в брючный карман и протянул ему письмо, которое пришло мне в прошлом месяце из Аргентины. Его прислала Мивануи, а внутри была ее фотография, сделанная после концерта в «Эстадеделла Кайриог».

Полицейский осмотрел ее:

– Мозгли отлично выглядит.

– Да. Вот что значит – флоридское солнышко. Он туда ездил, чтобы один из шикарных хирургов Майами починил ему ногу.

– А это кто, в большой шляпе?

– Мамаша Мозгли. Ягодка опять, правда?

Он уронил фото на колени и посмотрел на меня:

– Не понимаю, что это доказывает.

– Глянь на Мивануи.

Он еще посверлил глазами фотографию и снова уставился на меня:

– И что с ней?

– Заметил какие-нибудь перемены?

– Выглядит как всегда.

Я хохотнул, Ллинос раскипятился:

– К чему ты клонишь?

Я показал на плакат Мивануи, приклеенный к стене Оркестровой Эстрады. Хотя он был старый и выцвел, узнать певицу еще можно. И там имелась деталь, которой недоставало на фотографии в письме. Но чтобы это углядеть, требовался острый глаз.

– Помнишь, Мозгли сказал, где он спрятал сочинение? – подсказал я.

– На видном месте, под носом, – фыркнул он и поглядел на меня: мол, согласись, дурацкая идея; но увидел только широченную улыбку. Его лоб стал собираться в складки, а я скалился все шире, шире, пока он смотрел на фотографию и на афишу, – и наконец в голове у него щелкпуло с таким грохотом, что чайка рядом забила крыльями. Он закричал: – Боже мой! – И снова, обалдело взъерошив себе волосы: – Боже мой!

Он поднял на меня сияющий взор, и я ободряюще кивнул ему.

– Родинка! – воскликнул он. – Ее нет! Родинка Мивануи пропала!

Он воззрился на меня с открытым ртом, слюна потекла у него по подбородку, а я, затаив дыхание, глядел, как лязгают шарики-ролики и правда постепенно является на свет.

– Да чтоб меня! – На его лице было сплошное и чистое удивление. – Он заделал это, мать-его, сочинение в микроточку!

Я засмеялся:

– Вот нахальный сопляк!

– А мы-то все это время проверяли видные места – смотровые площадки и парковые скамейки!

– Я прошел мимо этой, мать-его, фотокабинки для микроточек в Музее раз сто, наверное. И даже в голову такое не пришло.

– И все это время, – сказал Ллинос, – оно просто лезло на глаза.

И мы оба рассмеялись. Что еще оставалось делать? Моз-гли нас не просто перехитрил – он заставил нас вальсировать вокруг пальца, он станцевал чарльстон у нас на головах. Сочинение все это время было у нас перед глазами – прямо под носом у Мивануи. И мы сидели в «Мулене» каждый вечер, таращились на него и ни о чем не догадались. Ллинос поглядел на меня, я посмотрел на него, и мы снова разразились хохотом.

Оставив его посмеиваться в свой «латте», я неспешно отправился по Эспланаде на встречу. Отец Ренальдо прилетел из самого Рима, и я не хотел, чтобы он долго ждал. День был прекрасный; проходя мимо нового Пирса, дерзкого архитектурного гибрида эдвардианских решеток и водопадов прозрачного пластика, я боролся с противоречивыми эмоциями в груди. Именно в такие моменты я вновь задавался все тем же вопросом: правда ли все случилось так, как я думаю? В ту ночь два года назад на борту самолета, когда родился ужасный секрет? Секрет, который вечным клеем соединил нашу с Ллиносом дружбу, но о котором, как ни парадоксально, ни один из нас не смеет заговорить? Правда ли это случилось так, как я себе представляю? «Пять секунд! Четыре секунды! Три секунды!» – кричала бомбардир, а молнии отскакивали от крыла, и сверкающие воды озера Нант-и-Мох вздымались под плексигласовым носом самолета. «Две секунды, одна секунда! Пошла! Пошла! Пошла!» И в этот миг наши руки метнулись к рычагу, чтобы остановить сброс бомбы и спасти Город. Однако, метнувшись, они соприкоснулись – едва ощутимо, как крылья бабочки, – и возникло то замешательство: я уверен, что оно возникло, и мы оба это почувствовали, – то странное чувство между нами, едва ли не телепатия, когда мы прозрели богоподобную власть, дарованную нам в это мгновение ока. Мы взглянули друг на друга и в момент обоюдного озарения увидели разнузданную ярость вод, несущихся по Грейт-Даркгейт-стрит; увидели волны – гордых белогривых коней, разбивающих копытами конфетные лавки и лавки, торгующие пресс-папье из сланца; увидели взрывающиеся окна «Мулена» и смытые в море портовые магазинчики чайничных попонок; мы увидели конец игровых аркад и притонов с глазированными яблоками. И в этот квант времени мы подумали обо всем, что было, и обо всем, что может или не может быть, – и между нами промелькнул тот самый взгляд, и мы как бы сказали: «к едреной матери» – и убрали руки. И бомба упала. Этой сцены в фильме не увидите.