Читать книгу - "Тайны дубовой аллеи - Юлия Викторовна Федотова"

– Надо бы еще Гвиневру пригласить, только не знаю как, – вспомнил он.

– Чтобы пригласить кого-то из фейри, надо позвать его по имени, – заметила мисс Брэннстоун между прочим, кажется, тема ее не особенно занимала. – Я имею в виду подлинное имя.

– Но я ее подлинного имени не знаю, Гвиневрой она зовется только на людях.

– Значит, остается лишь ждать, пока не явится сама.

…Веттели ждал, но Гвиневра не появлялась. Прошло два дня. Переселившись на зиму в школу, так подолгу она еще ни разу не пропадала, хоть на минуту, но заглядывала каждый день.

В голову полезли нехорошие, тревожные мысли про обитателей леса и холмов, с которыми фея явно не в ладах…

Эмили была занята с больными, так что он пошел в парк один. На голове у совы лежала высокая шапочка снега – здесь давным-давно никто не сидел.

Тогда он не выдержал и закрыл глаза. Он не знал, что нужно делать и как и чем это для него закончится. Он даже не задумывался об этом, просто мучительно, до боли, захотел оказаться на той стороне. Не глядя, сделал шаг, второй… Обо что-то споткнулся, полетел лицом вниз, руками в снег…

Не было огоньков – оно и понятно, до заката оставалось несколько часов. Но и без них было очевидно: он попал туда, куда хотел.

«Ай! Чужой! Уходи!» – послышалось со всех сторон.

– Эй! – крикнул Веттели громко, чтобы лесной народец его хорошо расслышал. – Я уйду! Но не раньше, чем вы ответите мне, куда подевалась фея, что на людях зовется Гвиневрой! А не захотите сказать – наберу хворосту, разведу дымный костер, буду напиваться дешевым виски, орать на весь лес строевые песни и бить пустые бутылки о стволы вековых дубов! Так и знайте!

Видимо, лесные обитатели сочли угрозу ужасной, и ответ последовал незамедлительно. Сотни голосков звучали, звенели со всех сторон:

– Ее здесь нет, уходи! Она в доме, в большом сером доме с волками, она там живет, потому что зима. Ищи ее там, а здесь ее нет, нет, нет! Она любит тепло, она не вернется до весны!

Утверждение показалось Веттели обнадеживающим, и он повернул назад.

Миновав крыльцо с яростно огрызающимися волками, в школу он вошел, как всякий порядочный человек, через дверь.

«Гвиневра – существо, склонное к эстетике, – сказал он себе. – Она не станет таиться по мышиным норам и пыльным углам. Поиски надо начинать с тех мест, где она любила бывать. Это, во-первых, моя собственная комната, во-вторых, кабинет естественной истории, в-третьих… что она еще упоминала в разговорах? – Он сосредоточился, припоминая. – Так. Кабинет профессора Инджерсолла, библиотека, танцевальный класс, кладовая с сушеными яблоками – знать бы, где таковая находится! Чердак?.. Вот именно, чердак! Там, должно быть, пыльно и холодно, но говорят, из окна открывается великолепный вид. Да! Самое главное: комната Огастеса Гаффина! Пожалуй, это ее любимое место, раз уж ему была посвящена специальная экскурсия».

Так странно было разгуливать по школе с той стороны. Он видел всех, правда, размыто, как отражения в воде – а его не видел никто.

За поворотом в боковое крыло он все-таки столкнулся нос к носу с фигурой вполне материальной и осязаемой. Она тоже шла этой стороной, принадлежала школьному смотрителю Коулману, и сразу стало ясно, что никакой он не человек, а самый настоящий гоблин, потому что с этой стороны он не считал нужным маскироваться.

Увидел его, нахмурил кустистые седые брови, и без того нависавшие на глаза, осведомился строго:

– Мистер Веттели, вы здесь зачем?

– Знакомую ищу! – оторопело выпалил тот.

– Ну-ну, – с осуждением покачал головой гоблин и побрел своей дорогой. Потом вдруг обернулся и произнес: – Надеюсь, это останется между нами, мистер Веттели?

– О да, мистер Коулман, разумеется!

Дверь в комнату Огастеса Гаффина была заперта, но Веттели это уже не могло смутить, он решительно шагнул вперед… и больно вписался лбом в доску, прямо искры из глаз. Пришлось взять правее – каменная кладка оказалась сговорчивее старого дуба и непрошеного гостя пропустила легко.

На этот раз хозяина в комнате не оказалось – и половина чудес исчезла вместе с ним. Особенно радовало отсутствие трупа под кроватью.

А на подоконнике, среди побегов шиповника, обхватив руками колени, застыла печальная маленькая фея. Нашлась!

– Гвиневра! – с замиранием сердца окликнул Веттели. Раньше ей никогда не удавалось усидеть на месте, да еще в полном молчании, дольше трех минут.

– Что тебе? – вяло откликнулась та, но тут же оживилась: – Берти? Это ты? Как ты сюда попал? Неужели сам пришел? – При этом она почему-то старательно избегала на него смотреть.

– Пришел, а что мне оставалось? Ты куда-то пропала, я уже не знал, что и думать! Что-то случилось, да? – Он замер в ожидании ответа.

– Случилось, – подтвердила фея угрюмо. – Не появлялась, да! Скажи, разве воспитанная женщина может себе позволить появиться в обществе в таком виде, а?! – Она обернулась резко, чтобы произвести больший драматический эффект. – Видишь? Эти юные уродцы, твои, с позволения сказать, соплеменники, заразили меня чем-то ужасным! Я утратила всю былую красоту, и дни мои, боюсь, сочтены! Вот сижу, готовлюсь к худшему, собираюсь отойти в мир иной средь цветов дикой розы. Очень любезно с твоей стороны, что заглянул навестить умирающую… нет, а с чего это ты вдруг развеселился? Тебе меня совсем не жаль?

Да, эффект был достигнут, но не тот, что она ожидала. Веттели расхохотался, совершенно открыто и бестактно. У него окончательно отлегло от души, когда взору предстала мордочка феи с ярко-красными, будто перепачканными свекольным соком щеками и лбом. Диагноз страдалицы был ясен.

– Ох, прости меня, Гвиневра, прости! Мне тебя очень жаль, но знаешь, хочу тебя порадовать! Собираться в мир иной тебе еще рановато, и былая красота вернется в самые ближайшие дни.

– Ты уверен? – осведомилась фея подозрительно. – Откуда тебе знать? Разве ты что-то смыслишь в целительстве?

– Нет, в целительстве я не смыслю, но про болезнь эту знаю. От нее не умирают, поверь! В детстве у меня была точно такая же, и, как видишь, я жив и здоров. И в школе все живы по сей день. Краснуха опасна исключительно для дам в положении, точнее, для их будущего потомства. Всем остальным она способна причинить лишь некоторое неудобство.

– Неудобство! – вскричала Гвиневра горько. – Да я четвертый день живу впроголодь! У этого грешного поэта в комнате шаром покати, хуже, чем у тебя, хотя я думала, что хуже не бывает! Неси мне скорее… нет! Лучше неси меня скорее к себе и корми!

…Накормленная сыром и