Читать книгу - "Тайны дубовой аллеи - Юлия Викторовна Федотова"

Ужасная тварь – изможденная, бледная, с мертвенно-черными провалами глаз, с тонкой щелью рта, с темной сетью кровеносных сосудов, просвечивающих сквозь восковую кожу, – кажется, кровь в них текла тоже черная. Возможно, была в этой твари какая-то своя мрачная эстетика и особо извращенный, склонный к мистицизму ум даже счел бы ее красивой, но гораздо больше в ней было смертной, потусторонней жути. В довершение тягостной картины кошмарное создание было завернуто в клетчатое одеяло – на манер пленного галла, увязшего в снегах бескрайней Московии.

Только по этому одеялу Веттели себя и узнал. И вспомнил – как обухом по голове. Однажды он уже видел это. Мельком. В треснувшем зеркале. Во сне.

Сначала глаза отказывались верить увиденному. Потом подкосились ноги, и он медленно опустился в снег на колени. Крупная дрожь сотрясала тело, зубы выбивали дробь. Пытаясь справиться с собой, он закусил губу – не рассчитал силы, челюсти судорожно сжались, потекла черная, как деготь, кровь.

– Ай! Ай! Берти, милый, опомнись, откликнись! – Фея вилась над ним, как ошалевшая оса. – Что с тобой? Что случилось?! Тебе нехорошо?

Но Веттели не мог говорить, он едва нашел в себе силы указать дрожащим пальцем на воду, и мерзкое существо тоже ткнуло в него пальцем.

Фея взглянула – и наконец начала что-то понимать. И попыталась успокоить:

– Да что ты, не бойся! Оно тебя не схватит! Это же просто твое собственное отражение, оно неопасно.

Это называется «утешила»!

– Почему… – через силу прохрипел Веттели. – Почему я такой стал?!

Если бы он увидел себя в облике яйцевидного Шалтая-Болтая или даже самой Матушки Гусыни, он и то был бы потрясен меньше. Но все-таки в нем еще жила надежда: вот сейчас Гвиневра скажет: «Что ты, глупый! Разве ты такой? Это обман, иллюзия, злые чары черного пруда!»

– Не знаю! – беспомощно развела руками фея. – Ты всегда таким был, сколько мы знакомы. Я же говорила: ты чудовище, от тебя пахнет кровью и смертью. Куда же тут деваться? Какой уж есть.

Стало совсем плохо.

– То есть… Ты меня всегда видишь… таким?

– Нет, конечно! Только если скошу глаза, вот так. – Она продемонстрировала, сведя глаза к переносице. – А если смотреть обычным способом, ты очень даже ничего, хорошенький, как картинка.

– Так. – Он отполз от берега и сел, прислонившись к дубовому стволу, – сил совсем не осталось. – Значит, у меня два облика. И какой из них мой настоящий – вот что хотелось бы знать.

Вопрос был задан в пространство, ответа он не ждал. Но фея ответила очень спокойно и буднично, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся:

– А в тебе и сущности две, как минимум. Разве ты не знал?

…Трудно сказать, сколько бы он так еще просидел, ошеломленный и раздавленный. Может быть, всю ночь, может быть, даже замерз бы – и пусть. Стало бы легче. Ну почему этот чудесный, сказочный день закончился так ужасно? За что ему это? Как теперь жить, как смотреть людям в глаза своими – черными, мертвыми? А Эмили? Разве он вправе допустить, чтобы она любила такое чудовище и связала с ним судьбу?

Метательный нож, как всегда, был при нем. Его никто не остановил бы, он убил бы себя в тот момент, если бы был уверен, что это поможет, что после смерти первой, человеческой, сущности вторая, чудовищная, не вырвется на свободу, не пойдет вершить лихие дела. А вдруг это он? Вдруг он и есть убийца, как считал Поттинджер?

Но вскоре Виттели думал уже о другом.

– Ну как, успокоился? – Фея Гвиневра участливо заглянула ему в лицо, погладила по щеке ладошкой. – Вот и славно! Поднимайся, пока совсем не замерз, и пойдем-ка до дому. В гостях, как говорится, хорошо… Подожди! – перебила она сама себя. – У тебя весь подбородок в крови, надо умыться… Нет, к озеру не ходи, снежком, снежком…

От холмов долетали отзвуки чудесных мелодий. Между голыми кустами боярышника мелькали любопытные мордочки – похоже, соплеменницы Гвиневры наконец решились показаться ему. «Мелкий лесной сброд» больше не роптал, а хихикал где-то в чащах. Впереди сквозь сплетение ветвей уже пробивался теплый желтый свет школьных окон. Да, в гостях хорошо, но хочется домой.

Вернулись как раз к ужину. Напоследок фея еще раз провела его сквозь стены – просто так, для развлечения. Немало было удивленных взглядов, когда он возник посреди обеденного зала будто бы ниоткуда, да еще и с клетчатым пледом, перекинутым через плечо.

– Вернулся! – обрадовалась Эмили; кажется, в его отсутствие она все-таки сильно тревожилась. – Расскажешь?

Незаметно, за приятной беседой, пролетел остаток вечера.

Настроение было безмятежным и прекрасным, кошмарная тварь из отражений хоть и не забылась совсем, но почему-то совершенно перестала пугать.

Утро принесло новое происшествие. Три четверти школы проснулось в красную крапинку. «Краснуха!» – довольно потирая руки, объявил доктор Саргасс.

Воспитанникам велели сидеть в спальнях, но нашлись-таки среди педагогов Гринторпа те, кто решение директора не одобрил. «Какой смысл? – говорили они. – Вводить карантин, отделять здоровых от заразных уже бесполезно».

Вот этого Веттели решительно не мог понять: в кои-то веки людям предоставилась законная возможность приятно и с пользой для себя провести время – и они готовы от нее отказаться ради сомнительного удовольствия напрягать чужие мозги!

Возмущения продолжались. Ведь в штате есть великолепная ведьма, отчего бы ей…

Но великолепная ведьма – это вам не мягкий и деликатный директор. Агата Брэннстоун отрезала жестко:

– На меня, господа, можете не рассчитывать. Медицина лечит, используя природу вещей. Магия лечит, меняя природу вещей. И делать это без острой необходимости – все равно что палить из фламера по комарам: вреда выйдет больше, чем пользы. Вот случится скарлатина или, упасите боги, тиф, тогда еще подумаем. Но ни минутой раньше.

– Не надо лишний раз спорить с судьбой, господа, она этого не любит! – сказал последнее слово доктор Саргасс.

В Гринторпе наступили внеочередные каникулы.

Веттели был так благодарен Агате и Эмили, что не поленился сбегать в деревню, купить в кондитерской лавке самых лучших пирожных, дорогого кофе, еще какой-то снеди, показавшейся ему подходящей к случаю, и устроить нечто вроде званого обеда в миниатюре.

– Ты ведешь себя так, будто мы специально ради тебя старались! – смеялась мисс Брэннстоун, помешивая кофе личной серебряной ложечкой. Имущество лорда Анстетта было таким скудным, что гостям приходилось являться с собственной посудой.

– Неважно, ради кого, важен результат! – по-детски радовался Веттели. – Спасительницы! Избавительницы! Семь дней свободы, целых семь дней!

– Да-а! – глубокомысленно протянула ведьма. – Любишь же ты свою работу,