Читать книгу - "Четыре степени жестокости - Кит Холлиэн"

Его снова стало рвать, на этот раз прямо на дверь автомобиля. Подобное зрелище трудно вынести даже такому черствому человеку, как я. Он повис на цепях, как парашютист, запутавшийся в ветвях дерева, и пытался вытереть лицо о плечо комбинезона.

— Мне очень жаль. — произнес Джош, наверное, в пятнадцатый раз, имея в виду то, что его вырвало и нам пришлось остановиться на обочине дороги.

— А мне-то как жаль. — Во мне говорил разъяренный надзиратель, которому каждый день приходится продираться через дерьмовый поток чужих никчемных жизней.

Мне нужно было почистить машину. Я открыла багажник, заглянула в него и через минуту вернулась с серым фланелевым одеялом и бутылкой синей жидкости для мытья стекол. С треском открыв бутылку, я стала разбрызгивать ее содержимое в салоне машины. Щедро полила виниловые сиденья и, как могла, вытерла их одеялом.

— Ты не сядешь рядом со мной, ты не сядешь рядом со мной, — говорила я ему, себе и всем, кто мог ненароком услышать мой крик.

Но заднее сиденье было мокрым, и в конечном счете мне пришлось усадить парня возле себя как второго пилота, предварительно пристегнув его правое запястье к ручке над окном пассажирского места. Я даже вытерла ему лицо своим платком.

Следующие полчаса я ехала с открытым окном, чтобы проветрить салон, и жадно вдыхала свежий воздух. Затем неожиданно свернула к «Макдоналдсу». Почему я так поступила? Никогда раньше не позволяла себе подобную слабость.

Он все еще плакал, и в душе у меня что-то перевернулось. Я вдруг подумала, что если не дам этому парню возможность прийти в себя прежде, чем отвезу его назад, он просто не переживет этого. Я решила, что даже если коробка чикен-макнагетсов будет стоить мне работы, я по крайней мере спасу свою душу.

— Ты в силах что-нибудь съесть?

Он робко и удивленно посмотрел на меня и осторожно кивнул. Затем сказал, что у него есть двадцать долларов, которые незаметно передала мать. Говорить подобные вещи — большая глупость: в тюрьму запрещается проносить деньги. Но вместо того чтобы наказать его или конфисковать купюру, я заявила, что угощу его хэппи-милом.

Я заказала комплексный обед с колой для него и кофе для себя. В окошке выдачи продавец с удивлением уставился на нас. Я заметила камеру.

«Скоро на долбаном «You Tube» появится занимательное шоу», — подумала я.

Когда нам выдали еду, я отъехала в сторону и остановилась на свободном парковочном месте с краю. Перестегнула наручники на его руках так, чтобы он мог есть одной рукой, а затем отдала ему пакет.

Хоть я привычная ко всяким мерзостям, но легкий запах рвоты, оставшийся в салоне, и то, с какой жадностью он стал заглатывать пищу, вызвали у меня тошноту. Они всегда наваливаются на еду так, словно сбежали из голодного края. Я спросила, стало ли ему лучше. Он ответил, что желудок больше не болит, а еда была очень вкусной. После этого принялся за большой пакет жареной картошки.

Я отхлебнула кофе и посмотрела на шоссе.

— Вы давно работаете в Дитмарше? — спросил Джош таким тоном, словно он новичок, только что устроившийся на работу в какой-нибудь колледж.

— Почти три года.

Больше я ничего не сказала. Глядя, как он поедает пищу, я пожалела, что не заказала ему двойную порцию.

— Я один раз видел вас в лазарете, — сообщил он.

«Отлично, — подумала я, — у меня появился персональный шпион».

Но затем я сама решила поддержать этот пустой разговор:

— Тебе, наверное, несладко приходится в таком месте, как Дитмарш?

Я видела, что Джош из достаточно обеспеченной семьи, крепкий средний класс. Его жизнь наверняка отличалась от той, что вело большинство зэков.

— Начинаю привыкать потихоньку, — пробормотал он.

Затем Джо опять заговорил об отце. О своем потрясении от известия о его болезни. А ведь он надеялся, что еще сможет наладить с ним отношения.

Я понимаю, ему хотелось, чтобы его любили, несмотря ни на что. Чтобы ему сказали, мол, все, совершенное им, не имеет значения и какой бы ужасной ни была вина, любовь не знает границ. Но ничего такого не случилось. Его надежды не оправдались, и он стал задумываться: а существует ли на свете такое понятие, как любовь. Осознанно или под действием тяжелой болезни, но его добрый старик отец не захотел примириться с сыном. Некоторые отцы не могут пережить потрясение и справиться с семейными дрязгами, вот и поступают таким образом. Я вспомнила о своем отце.

— По личному опыту знаю, — вздохнула я, — как люди живут, так они и умирают. Наивно рассчитывать, что перед смертью ты сможешь с ними примириться.

Он кивнул, словно сказанное мной было созвучно его мыслям. В глубине души я даже немного сожалела, что была с ним такой прямолинейной. Но возможно, Джош остался благодарен за суровую правду — она помогает спуститься на землю и увидеть вещи такими, какие они есть. Как бы там ни было, но в этот момент между нами установилось некое подобие взаимопонимания.

Мы проехали дальше и свернули на старую почтовую дорогу. Увидев тюрьму, я буквально почувствовала, как он напрягся. Дитмарш возвышался над берегом реки как крепость. Его купол излучал слабое сияние. Под ним вполне уместился бы целый город. Здесь мог бы расположиться планетарий. Трудно представить, что в этих стенах находятся темные камеры, где сидят зэки.

Парковка была почти пустой. Мы приехали раньше срока. Я остановила машину, погасила фары, но осталась на водительском месте. Когда снова заговорила, ко мне вернулась былая строгость.

— Ты, конечно, понимаешь, что ничего не произошло. — Я хотела прояснить ситуацию для нашего же общею блага. — Если кому-нибудь расскажешь о том, что ты сегодня делал, твоя жизнь превратится в ад. — «Впрочем, как и моя», — добавила я про себя. — Не предупреждаю, а просто констатирую факт. Потому что в тюрьме есть люди, которым ты, возможно, доверяешь и которые могут повернуть все против тебя. Ты даже не представляешь, насколько плохо все может кончиться.

Джош уверил меня, что все понимает, но мне показалось, он плохо разбирается в ситуации, слишком уж растерян и сбит с толку.

Он повернулся и согнулся, пытаясь дотянуться свободной рукой до лодыжки. Поднял ногу, его пальцы дотронулись до белого носка. Он вытащил оттуда туго свернутые в трубочку листы бумаги. Зажимая их между двумя пальцами наподобие клешни краба, передал их мне. Я взяла с выражением крайнего недоумения на лине.

— Я должен был передать вот это, — сказал он.

Мое сердце бешено заколотилось. Я почувствовала, что меня одурачили или даже пытаются подставить.

— Передать?

Правой рукой я нащупала резиновую дубинку у левого бедра. Левой рукой развернула бумагу. Это оказался буклет форматом в половину обычного листа, аккуратно сшитый черной ниткой. Тонкий, около двадцати страниц. На обложке нарисован черный круг с тремя белыми треугольниками или пирамидами. Один треугольник внизу и два над ним. На мгновение мне показалось, это страшная тыква с прорезанными в ней глазами и ртом. Заглавие было написано жирными буквами: «Четыре степени жестокости». Вероятно, именно слово «жестокость» вызвало у меня ассоциацию с хэллоуиновской тыквой. Внизу был подзаголовок, написанный более тонким наклонным шрифтом: «Нищий возвращается к жизни».