Читать книгу - "Потерянная рукопись Глинки - Людмила Львовна Горелик"

– Нужно велеть, чтоб выловили свежей рыбы к завтрашнему обеду… – задумчиво сказала Марья Ивановна, любуясь стрекозами вокруг прибрежной осоки. – Напомни, Дмитрий, как вернемся.

Глава 31. Сенсация

Потапов позвонил в час дня. Сказал, что провели экспертизу, результат есть. Голос у него был такой торжественный, что Елена Семеновна даже удивилась: никогда прежде Петрович себя пафосно не вел.

– Что случилось-то? – спросила она в трубку. – Подтвердилось с Бером, да?

– Нет, – ответил бывший участковый, – не подтвердилось. – Голос был при этом счастливый, противоречил сказанному. – Давайте встретимся, не хочу по телефону говорить.

Выглядел он веселым, но смотрел загадочно – будто знал, что удивит.

– В правильном направлении мы с вами шли, Елена Семеновна! – начал он радостно (что-то эта фраза напомнила, но Шварц не стала углубляться). – Полуэктов, как экспертизу получил, сразу мне позвонил – даже удивился, что я так угадал. Это ж я его уговорил экспертизу срочную сделать. И подтвердилось. «Ну, Петрович, и нюх же у тебя», – говорит.

Они уже сидели на своей любимой лавочке на Блонье. На этой площадке возле улицы Глинки, напротив филармонии, всегда мало народу. Елена Семеновна молчала – ждала продолжения. И Потапов продолжил.

– Выяснилось, что правы были мы с вами: могли эти ноты быть мотивом для убийства! Потому что цена им не тридцать тысяч, а, может, даже миллион! Это рукопись Глинки! – И он кивнул на каменного композитора, который как ни в чем не бывало дирижировал состоящему из окружающих деревьев оркестру.

– Глинки?! – поразилась Шварц. – А почему же Борисов утверждал, что Бера?!

– Так там на листочке в уголке написано мелко «Починок», а также название «Цыганская фантазия». Бер этот записывал цыганский фольклор, это известно, и к тому же он был в конце девятнадцатого века владельцем Починка. От деревни недалеко табор стоял, он постоянно записывал. Поэтому, естественно, первая мысль – Бер! А наши эксперты специальными методами обследовали, как криминалистика учит: эта бумага изготовлена в середине девятнадцатого века, а с тысяча восемьсот шестидесятого года уже такая не выпускалась. Почему Бер писал на выпущенной тридцать лет назад бумаге? Известно также, что в Починке за тридцать лет до Бера Глинка жил. Сверили почерк: через интернет образцы получили. Да, почерк Глинки! Его племянница, что ли, за Бера замуж вышла уже после его смерти. Не за музыканта, а за отца его или дедушку, не помню… То есть на девяносто процентов есть уверенность, что Глинка.

– Но кто же мог об этом знать?! – изумилась Шварц. – Кто мог знать, что рукопись Глинки и что она такая дорогая, если даже Денис Борисов, человек в музыкальном отношении очень образованный, ошибся?

– Вот если мы найдем, кто мог знать, мы и убийцу найдем, – вздохнул Потапов. – Тут еще другое интересно: как рукопись в Смоленске оказалась. Глинка, что ли, привез? Если Глинка, есть ниточка к Ирине Ардон: она живет в том доме, где родственник композитора жил. Может, у родственника композитор рукопись оставил…

– Ирина ни при чем, я Ирину с детства знаю! – резко возразила Шварц. Ей не хотелось про Иру плохо думать, ведь она помнила, как Витька ухаживал за ее матерью, актрисой смоленского театра Надей Королевой, как радовались они Ириному рождению – она была поздним ребенком. И как потом все распалось у них из-за ужасного Витькиного характера. Витька тогда вскоре после развода и умер. Надина жизнь тоже недолгой оказалась. Бедная Ирочка рано осиротела.

– С детства – не с детства, это роли не играет. Несерьезно вы рассуждаете, – вздохнул Потапов.

– Как раз серьезно. Я сегодня узнала, где хранилась рукопись, прежде чем попасть ко мне. И не в Починке, и не в Смоленске. Не поверите – в селе Шаталово! – сказала Леля, чтобы уйти от скользкой темы.

И она стала с энтузиазмом рассказывать о встрече с Верой Фогельсон, о ее шаталовских родственниках, вручивших ей рукопись, о происхождении которой они и сами забыли. Неграмотная крестьянская семья… Откуда у них ноты взялись?

Глава 32. Vita nova

Во время обеда на веранде обсуждали события в Европе.

– Во Франции уже поутихло, однако через Германию еще опасно ехать. В этом году и думать нечего о загранице. Если волнения прекратятся к следующей осени, через год я хотел бы опять отправиться в путешествие. Как хорошо мне было в Испании! – мечтательно сказал Глинка.

– Я поначалу боялась, что к нам эта зараза переметнется, – добавила Марья Ивановна, – но, слава богу, у нас такой опасности нет. Император не допустит.

Михаил Иванович тяжело вздохнул.

– В Петербурге разные настроения появились. Не понимаю я этого. Взгляды могут быть любые, я тоже многим недоволен… Но посягать на царя и отечество… Меня оскорбляют самолюбивые и необдуманные речи нынешних молодых людей, их недостойное поведение. Я разлюбил Петербург.

– Приезжай поживи в Смоленске, Мишель, – предложила Лиза.

– Действительно, приезжайте к нам, Михаил Иванович! – поддержал ее муж. – Будем устраивать фортепьянные вечера!

– Нет, в Смоленске зимой тоже холодно и для меня сыровато. Я уж решил провести нынешнюю зиму в Варшаве. Там сейчас спокойно и дешево. И климат посуше. Скоро отправлюсь, вот только здесь дела надо решить. – Глинка помолчал немного и обратился к Стунееву:

– Знаешь, Дмитрий, пожалуй, действительно поговори с шаталовским управляющим насчет покупки небольшого земельного участка для вольноотпущенного крестьянина. Только не вдавайся в подробности, а скажи просто, что вольноотпущенному надо помочь приобрести участок земли. Я этому Ваньке решил дать вольную и денег на землю.