Читать книгу - "Минута после полуночи - Лиза Марич"

— Сволочь, — сказал Красовский негромким скрипучим голосом. И относилось это, разумеется, к нему.

Обоянь, апрель 1885 года

APPASSIONATO[12]

Мария Викентьевна постучала в комнату дочери, но, как обычно, ответа не получила. Распахнула дверь, еще раз стукнула костяшками пальцев в деревянную притолоку:

— Можно?

Катя сидела за столом, положив голову на разорванную пополам нотную тетрадь. Ее густые неприбранные волосы в беспорядке разметались по затылку и плечам.

— Катя, — позвала Мария Викентьевна.

Дочь не отозвалась, даже голову не повернула. Мария Викентьевна села рядом с ней, легонько потрясла за плечо:

— Поговори со мной, детка. Пожалуйста.

Никакого ответа. Мария Викентьевна вздохнула, поднялась со стула и вышла из комнаты.

Катя вернулась в Обоянь внезапно, упала на голову одновременно с декабрьским снегом перед Рождеством.

Однажды вечером на пороге гостиной возникла женская фигура в легком меховом полушубке. Незнакомка в изнеможении прислонилась к дверному косяку, медленно размотала теплый пуховый платок и уронила его на пол. Сначала Мария Викентьевна дочь не узнала. Но когда за спиной незнакомки возникло радостное рябое лицо служанки Глашки, поднялась из-за стола, неуверенно проговорила:

— Катя?..

Дочь не ответила. Постояла на пороге, обвела взглядом знакомые стены и направилась к деревянной лестнице. Цепляясь за перила, поднялась в свою прежнюю комнату и, не раздеваясь, упала на кровать.

Мария Викентьевна бросилась следом. Затормошила Катю, пытаясь расспросить ее о подробностях: надолго ли приехала, почему без предварительного уведомления, — однако не получила ответа ни на один вопрос. Катя целыми днями лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене, либо сидела за столом, разбросав вокруг себя обрывки нотных тетрадей. Иногда Мария Викентьевна просыпалась от звука легких шагов наверху. Лежала, глядя в потолок, беспомощно слушала, как мечется по комнате загнанный в угол незнакомый человек.

Наконец, не выдержав неизвестности, написала генералу Сиберту. Ответ пришел через две недели. Марию Викентьевну поразил тон письма — смущенный и уклончивый. Александр Карлович сообщал, что из-за болезни генеральши ему пришлось временно отослать воспитанницу обратно к матери. Одновременно с письмом Мария Викентьевна получила перевод на две тысячи рублей.

Деньги были частью договора, который генерал заключил с Марией Викентьевной перед отъездом Кати в Москву. Точную сумму помощи Александр Карлович не обозначил, и Мария Викентьевна томилась в неведении: сколько же ей пришлют? Генерал присылал по сто рублей ежемесячно. Это были большие деньги, очень большие. Она смогла обновить дом, купить кое-какую мебель, отложить небольшую сумму на черный день. И, конечно, помогала Оленьке.

Сияющая красота старшей дочери померкла и потускнела, из-за частых родов фигура утратила стройность, нежная кожа покрылась пигментными пятнами. Жалованья Сергея Львовича едва хватало на прокорм многочисленного семейства. Позволить себе сшить новое платье Оля могла лишь раз в год, к именинам. Мария Викентьевна негодовала: зачем, скажите на милость, плодить нищету? Однако Сергею Львовичу сказать этого не могла, а Ольга давно утратила свободную волю и превратилась в отупевшую от забот рабочую лошадь.

Деньги, ежемесячно приходившие из Москвы, были единственным барьером между ними и нищетой. И обязаны они были этим нелюбимой младшей дочери. Кате.

Когда семейство генерала приезжало в «Ивы», Катя изредка навещала мать. Соседи высыпали на улицу и наблюдали за ней, словно за принцессой, посетившей подданных.

С матерью и сестрой Катя держалась вежливо и отстраненно. Племянников пожелала навестить всего пару раз за девять лет, даже в именах путалась. Тем более странно выглядело ее внезапное возвращение.

В гостиную ворвалась взволнованная Ольга, с порога заявила:

— Елизавета Прокофьевна умерла!

Мария Викентьевна так и застыла с открытым ртом.

Ольга села напротив матери, склонилась над столом и перешла на шепот.

Иногда во время рассказа Мария Викентьевна щипала себя за руку — проверяла, не спит ли.

Новости были сенсационными, иначе не скажешь. Их привезла жена отца Андрея, матушка Марфа Васильевна, вернувшаяся из Москвы. Лили Сиберт сбежала из дома с каким-то плясуном-французиком.

— Матка Боска! — выдохнула Мария Викентьевна, услышав это. — Не может быть!

Оказалось, еще как может. Сбежала Лили еще в ноябре, просто семья долгое время скрывала ее бегство. Елизавету Прокофьевну сразил мгновенный удар. Крепкий собяниновский организм преодолел кризис, генеральша медленно пошла на поправку. Однако через месяц после бегства Лили удар повторился с новой сокрушительной силой. Генеральша утратила речь и только жалобно мычала, глядя на мужа. Ее отпели неделю назад в церкви Святой Троицы. А генерал бросил опустевший несчастливый дом и приехал в «Ивы».

— Александр Карлович здесь?! — не поверила Мария Викентьевна.

Женщины уставились друг на друга испуганными глазами. Мария Викентьевна задавалась двумя вопросами: почему генерал ни разу не навестил семейство своей воспитанницы? Почему не дал им знать, что вернулся в «Ивы»?

— Нужно рассказать Кате, — сказала Мария Викентьевна.

— Как она? — поинтересовалась Ольга. — По-прежнему молчит?

Мария Викентьевна безнадежно махнула рукой.

Когда она через полчаса поднялась в комнату младшей дочери, то стучать не стала: знала, что ответа не будет.

Вошла и заявила:

— Елизавета Прокофьевна скончалась.

Катя оторвала голову от стола, медленно повернулась к матери. На одной щеке осталось яркое алое пятно. Бледные губы разомкнулись впервые за неделю:

— А генерал?

— Вернулся в «Ивы».

Глаза Кати сверкнули, однако она тут же взяла себя в руки. Опустила ресницы, сказала коротко и сухо:

— Я хочу побыть одна.

Мать без возражений покинула комнату. И уже спускаясь по лестнице, услышала, как Катя запела «Реквием» Моцарта.

— Она, что, с ума сошла? — прошептала Ольга и перекрестилась.

Дождевые потоки смыли с узеньких улочек немногочисленных прохожих. Изредка сквозь низкие облака проглядывало солнце, но робкая синева тут же снова затягивалась жирными фиолетовыми тучами.

Генерал стоял в просторном холле и смотрел, как дождевые капли яростно атакуют пруд с лодочным причалом. Столетние ивы под напором ветра беспомощно полоскали в воздухе длинными тонкими ветками. Всполохи молнии изредка озаряли полутемный холл.

— Зажечь свет, Александр Карлович?