Читать книгу - "Тушите свет - Светлана Алешина"

Мне довелось еще раз встретиться с господином Букреевым – уже на процессе по делу об умышленном нанесении тяжких телесных повреждений гражданину Артамонову, а проще говоря, по тому безобразию, которое подгулявшие охотники учинили в Караманском лесу. Букреев проходил на этом процессе обвиняемым, я присутствовала в качестве зрителя.

После того как Букреев влип в новую историю, старый процесс пошел значительно быстрее, может быть, потому, что теперь предприниматель сидел за решеткой и был несколько стеснен в средствах. Следствие по делу об ограблении редакции еще шло, и адвокаты Букреева изо всех сил пытались устроить так, чтобы действия подзащитного подпали под статью «мелкое хулиганство». Знающие люди говорили мне, что шансы у этих адвокатов довольно велики. Но, во всяком случае, добиться освобождения подзащитного из-под стражи им не удалось.

Поэтому в суд Букреева доставили в наручниках, а на время заседания поместили в железную клетку, где он чувствовал себя явно неуютно.

Еще более неуютно ему стало, когда заседание началось. Уже с самого начала появилось ощущение, что суд намерен исправить все ошибки следствия и во что бы то ни стало докопаться до истины. Эту атмосферу почувствовали все, включая зрителей, сидящих в зале.

Мы отправились на процесс вдвоем с Кряжимским. Ему очень хотелось познакомить меня с Артамоновым, а кроме того, он по-настоящему переживал за итог этого процесса, материал о котором намеревался давать в газету исключительно сам.

Артамонов мне понравился. Он еще выглядел бледноватым и болезненным, но держался бодро и был намерен отстаивать свою правоту до конца. Вместе с ним на суд приехала его многочисленная родня. Все были настроены очень решительно, но вели себя сдержанно и с большим достоинством.

– Обязательно осветите этот случай в газете! – напутствовал меня Артамонов. – Речь не обо мне. Заостряйте вопрос о беспределе в отношении живой природы! Нужно переламывать потребительские настроения. Грабя природу, мы грабим собственных детей – вот, о чем надо писать. Результат процесса не столь существен, хотя тоже, конечно, значим. Если суд даст должную оценку негодяям, это будет иметь огромное воспитательное значение!

Можно было только подивиться энтузиазму этого человека. Примерно в том же духе выступил он и на суде, произведя, по-моему, на присутствующих большое впечатление. В зале даже аплодировали.

Спокойно и достойно отвечал он и на вопросы прокурора и адвоката, не поддаваясь ни на какие уловки последнего. Его уверенность убедила меня, что все идет как нужно.

Но с особым нетерпением мы ждали, разумеется, допроса свидетелей. Главное зависело от того, насколько был готов выполнить свое обещание Горохов.

В суд он приехал буквально за минуту до начала заседания в сопровождении двух крепких молодых людей – то ли референтов, то ли телохранителей – и, ни с кем не общаясь, занял свое место. Мы не сумели с ним даже поздороваться.

Должна признаться, полной уверенности в благоприятном исходе дела у меня не было. Глядя на замкнутое мрачное лицо Горохова, я не могла понять, что у него на уме. Давая свидетельские показания не в пользу Букреева, он, конечно, здорово подставлялся. Трудно было сказать, хватит ли у него духу в последний момент принять непростое решение.

Суть была еще и в том, что я никогда не смогла бы использовать злосчастную кассету. Придерживая ее у себя, я попросту блефовала, рассчитывая на то, что Горохов вряд ли верит в бескорыстие и благородство. Но кто знает – может быть, он все-таки меня раскусил или решил махнуть рукой на компромат, как это делается теперь все чаще? В общем, полной уверенности у меня не было.

Кряжимский, напротив, был абсолютно спокоен. Причем он надеялся даже не на сдерживающий фактор, а просто на добрую волю Горохова, которая, как был убежден Сергей Иванович, дремлет до поры в каждом человеке.

– Поверьте, Оленька, – убеждал он меня. – Этот человек очень многое прочувствовал за эти дни и наверняка многое понял…

Я тоже на это надеялась, но все-таки ждала допроса Горохова с некоторым страхом. И вот наконец этот момент наступил. Горохов давал показания первым. Круглый маленький Потягин смотрел на него с видимым беспокойством – он тоже уже что-то знал.

Горохов отвечал на вопросы, ни на кого не глядя, глуховатым, но ровным голосом. Едва он заговорил, мое напряжение улеглось. Я поняла, что Артур Евсеевич сделал выбор.

Прежде всего он заявил, что признает заявление гражданина Артамонова обоснованным и подтверждает его показания.

– Вы подтверждаете, что отправились в тот день на охоту втроем, зная, что охота в этому лесу запрещена, тем более что охотничий сезон не был открыт? – задал вопрос прокурор.

– В принципе я плохо разбираюсь в этом, – ответил Горохов. – Но, конечно, после того как Артамонов лично предупредил нас об этом, получается, что мы сознательно нарушили закон.

В маленьких глазках Потягина отразился ужас, а по залу прокатился шумок. Далее Горохов так же бесстрастно поведал о подробностях ночной охоты, не забыв упомянуть о значительной дозе спиртного, выпитого всеми участниками. Потягин уже начинал бледнеть, а адвокат Букреева, по-моему, с трудом удерживался от того, чтобы не схватиться за голову.

С той же обстоятельностью Горохов ответил на вопросы о стычке с егерем. В его изложении предыстория рокового выстрела слово в слово совпала с рассказом самого Артамонова.

– Как вы можете утверждать это с уверенностью, – ехидно выкрикнул адвокат, который не находил себе места, – если вы сами признались, что были пьяны?

– Я был пьян не настолько, чтобы потерять память, – холодно ответил Горохов. – Тем более когда речь идет о попытке убить человека. Букреев выстрелил в Артамонова первым, с явным намерением не испугать его, а убить. Кстати, в первую минуту мы все были уверены, что ему это удалось. Поэтому, решив, что Артамонов мертв, мы поехали сообщить об этом в милицию.

Все-таки он так и не решился говорить всю правду до конца, оставляя для себя крошечную лазейку, в которую надеялся ускользнуть от ответственности.

– Почему же тогда первоначально вы давали в милиции совсем другие показания? – строго спросил прокурор.

– Я испугался, – коротко ответил Горохов.

Он и дальше продолжал в том же духе, невзирая на наскоки букреевского адвоката. Его упорство заметно поколебало позицию второго свидетеля – Потягина, и, когда пришел его черед давать показания, он начал безбожно путаться и завираться, раз за разом попадая в ловушки, расставленные прокурором. В результате, сам того не желая, он, в сущности, подтвердил показания Горохова. На лице Букреева впервые появилось что-то похожее на отчаяние. Он все время тревожно оглядывался по сторонам и облизывал пересохшие губы.

В своей обвинительной речи прокурор попросил для обвиняемого двенадцать лет. Адвокат настаивал на оправдании, продолжая отстаивать версию самообороны, которая, кажется, ни у кого в зале уже не вызывала доверия. Наконец суд удалился на совещание.