Читать книгу - "Хрустальная сказка - Макс Рейн"

театр, но, подумав о Мике, смирился и удрученно открыл шифоньер. На вешалках висели: пара рубашек, поло, футболки и белый лабораторный халат. – Вот ты где, – прошипел Антуан, глядя на него. – Я всю лабораторию перерыл». В глубине шкафа обнаружились две толстовки и… О чудо! «Не может быть, – не поверил своим глазам Антуан. – Алекс что, оставил его здесь?» Антуан аккуратно вытащил модный замшевый пиджак брата. Примерив его, Антуан посмотрел в зеркало. Как влитой! И как тут не верить в провидение!

– Как вкусно, – Мика чуть ли не мурлыкала от удовольствия. – Музыка и вправду действует магически.

Антуан смотрел на девушку, на её счастливое светлое лицо, и его переполняла любовь.

Прогремел звонок, приглашающий зрителей на свои места. Народ хлынул обратно в зал.

Второй акт был такой же сильный, как и первый. Музыка, магический голос актёра, запах времени окутывали ошеломленную публику. В какой-то момент Антуану стало казаться, что нет никакого спектакля и никакого актера, а сам Ван Гог снизошёл до них.

Прогремел Бах, актер исчез за кулисами, портрет Ван Гога сменился его шедевром. Много синего и немного желтого. «Звездная ночь».

– Раньше я слышал о Ван Гоге только одно, – задумчиво сказал Антуан, когда они вышли из театра, – что он был не в себе. Но в своих письмах он достаточно рационально рассуждает о живописи, о профессии, о Боге, о мироздании… Как он там о мироздании говорил?..

– Сделанное наскоро и кое-как, – подсказала Мика.

– Ну да, в письмах художника нет и намека на душевную непрочность. Я бы сказал даже наоборот – в них звучит мудрость философа.

– Эта гармония лишь на бумаге, – серьёзно сказала Мика. – Её не было в его душе. Хотя кто может знать, что на самом деле творилось в его душе?

– Наверно, у всех великих людей свои странности, – предположил Антуан. – Я где-то прочел, что Бетховену не давалась таблица умножения.

– Даже не верится, – усомнилась Мика, поднимая воротник кейпа.

– Тебе холодно? – встревожился Антуан. – Зря мы пошли пешком, слишком ветрено, надо было вызвать такси.

– Нет, так хорошо вдыхать свежий воздух, а от ветра у меня как будто выросли крылья. А вообще, – продолжила она тему, – мир полон художников, писателей, музыкантов с особенностями психики и даже душевно больных. Большинству из них удается прожить так, что об этом никто не догадывается, потому что они могут сбрасывать внутреннее напряжение посредством творчества.

– Ну да, – согласился Антуан. – Душевнобольные люди – это вообще особая тема. Во время практики в психиатрической больнице я убедился, что людей с психическими отклонениями неверно воспринимать как «обделенных» природой, они просто воспринимают мир иначе. Мы проводили интересные тестирования. Называешь два разных слова и спрашиваешь сначала здоровых людей, а потом больных, что у них общего? Скажем, лев и стол. Здоровые, как правило, ничего внятного не говорят, зато больные рассказывают очень интересные вещи. К примеру, один шизофреник не задумываясь выдал: лев и стол – мужского рода.

Мика расхохоталась.

– Ну да, – Антуан тоже повеселел. – А другой больной на вопрос «Что общего у курицы и арбуза?» с ходу ответил: «Косточки».

– А можно я попробую? – оживилась Мика. – Давай, спроси меня.

Антуан на секунду задумался.

– Готова?

Мика азартно закивала.

– Что общего у карандаша и кроссовка? – Он нарочно задал ей легкий вопрос, ожидая, что она скажет: оба слова начинаются на К.

Мика остановила коляску, внимательно посмотрела на своего спутника и быстро ответила:

– И карандаш, и кроссовок оставляют за собой след.

Антуан изумленно расширил глаза.

– Неожиданно… – Он отметил про себя, что девушка удивляет его уже не первый раз.

– Очень даже ожиданно, – засмеялась Мика. – Я ведь тоже не совсем здорова.

Они стояли на широкой улице, освещенной желтым светом фонарей. Микаэла смотрела на Антуана. Но как смотрела… Какая же она красивая! Открытый лоб, огромные глаза и чувственный рот. Но дело было даже не в отдельных чертах, а в том, как они гармонично сливались в единую мелодию. Антуан слышал эту мелодию и хотел вобрать её всю в себя.

Сверкнула молния, грянул гром.

– Скорее, сейчас начнется дождь, – заволновался Антуан. – Бежим!

Он ухватился за ручки коляски и, толкая её перед собой, побежал по неровной брусчатке.

– Стой, не беги! – сквозь смех закричала Мика, подпрыгивая в кресле. – Я сейчас все косточки переломаю! – Она громко смеялась, но за частыми раскатами грома, Антуан практически не слышал её.

– Мы намокнем, – удрученно сказал он, останавливаясь. Антуан переживал за Мику и жалел, что надел злополучный пиджак брата.

– Тоже мне беда, – рассмеялась она, поднимая лицо к небу. – Давай, дождь, иди к нам! Мы тебя не боимся!

Небо будто услышало её слова, тотчас ударив первыми каплями по брусчатке. Антуан снял пиджак и хотел укрыть легкую светлую голову своей спутницы. Но она отстранила его.

– Пусть, пусть дождь идет, я не хочу от него прятаться.

– Ты можешь заболеть, это опасно перед операцией.

– Жизнь вообще опасная штука, – перебила Микаэла. – Но так хочется в этой жизни хоть раз все отправить к чертям. И ничего не бояться, ничего…

Темнота вокруг сгущалась, фонари светили совсем тускло. И тут хлынул ливень. Полноводные ручьи забурлили вдоль тротуаров. Молнии разрезали небо, то и дело озаряя улицу, раскаты грома оглушали.

Мика раскинула руки, как пересохшее деревце подставила всю себя дождю. И вдруг закружилась на коляске. Так плавно и легко, что Антуан сначала не понял, что происходит. Одной рукой она ловко управляла колёсами, а другой грациозно размахивала в воздухе.

Стихия разгулялась не на шутку. Порывы ветра срывали с деревьев листья, бросая их в лица стремящихся побыстрее укрыться прохожих. А Микаэла смотрела прямо в тёмное, низвергающееся водой небо и кричала:

– Как же хорошо жить! Как хорошо жить!

Глаза ее горели, лицо светилось. Она смеялась и кружилась, а Антуан не мог оторвать от нее взгляд. В голове звучал вальс Грибоедова, а на голову лил дождь. Он лил в глаза, в мысли, в душу. Небеса гремели и полыхали, но Антуан перестал волноваться, соединившись со стихией и доверив ей самое ценное.

В квартиру Мики они влетели промокшими до нитки. Девушка мелко дрожала. Антуан прижал ее к себе и тихо заметил:

– Мы ведем себя как дураки. Еще не хватало разболеться.

– А мне нравится «как дураки». Хочу наконец-то быть дурой. Креативной дурой, вроде твоих душевнобольных. Будет что внукам рассказывать, – она звонко засмеялась, прижимая его руку к своему лицу.

Он смотрел на нее и очень любил, но в его любви была печаль, и эта печаль усиливала любовь.

– Как хорошо, что ты есть. Такая… –