Читать книгу - "Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов"

— Я сказать хочу: всех дураков в сортирах не перетопишь. Ну отобьешь у одного, второго желание отца позорить — другие найдут, к чему прицепиться и что оплевать. А как по сопатке получат, то наябедничают и ты виновата будешь.

— Плевать.

— Это сейчас плевать. А подрастешь — можно и в тюрягу угодить.

— Я не боюсь.

— Я знаю. Только зачем так, если можно по-другому?

— А как можно? — спросила Сонька, прищурила глазки — такие синие, красивые, в окружении таких густых и почему-то темных ресниц.

Сама белая, как облачко, а брови и ресницы темные, как сажей наведенные. «В кого она, у тетки Натальи не так, — почему-то вспомнил Колька, — а у Палкина?» Но Ивана Палкина он не помнил, давно это было.

Так, сейчас не об этом. Сей секунд придумать, как можно-то, по-другому… И Колька ляпнул то, что первое пришло на ум, и совершенно не то, что хотел:

— Ты приручи, как собак кусачих. Помирись. Угости.

— Если их другие угостят жирнее…

— Могут и не угостить. И тебе что за дело? Тебе надо, чтобы заткнулись и в покое оставили, — вот так и проще, и меньше хлопот. А то и репьи собери, и марганцовки-зеленки натырь, и краску на них потрать…

— Это кузбасс-лак, — поправила Сонька, — блестит, дает глубину, воняет.

Колька замолчал. Молчала и девчонка. Долго, точно соображая, и все-таки улыбнулась, криво, но от души, и наконец одобрила:

— Ладно, я буду по-другому. Ты, Пожарский, правду говоришь, как папа. — Она кивнула и, развернувшись, отправилась досыпать.

Колька чуть перевел дух — вроде прокатило? Правда, не до конца понятно: что она будет «по-другому» делать? Травить пирогами?

Ну он хотя бы что-то сделал. Мудреная девка. И что это у нее за «папа», который еще и говорит, ведь Колька палкинский череп самолично в руках держал, как чертов Гамлет.

Но соображать уже не было никаких сил.

…Наутро Ольга растолкала Кольку, заявившись ни свет ни заря, глаза обведены синим, нос дергается, как у кролика.

— Спишь?!

— Сплю, а что? Иди и пересчитай, все головы на месте.

— Да нет, я верю, — соврала Гладкова. Но конечно же, пересчитала октябрят, только после этого и успокоилась.

— Ну как? — спросил Колька, подмигивая.

— Все хорошо, — сонно отозвалась она, — вот только это… в воскресенье ребята, у которых родители брошены на самый горячий участок, останутся в лагере.

И смолкла. У Кольки сердце сжалось. Жалко ее было, ну просто до слез. Как измучилась, бедная. Он давно уж не заводил разговоров о том, чтобы сходить куда-нибудь в парк, в кино, съездить в воскресенье к Пожарским, как заведено.

Но и сам он постоянно сидеть тут, как привязанный, не мог — мать расстроится, Наташка начнет кукситься, отец… а вот по отцу Колька сам скучает. К тому же разговор с Сонькой всколыхнул такие воспоминания, что захотелось немедленно встретиться, сесть за стол, покурить втихаря на балконе, помолчать — в общем, убедиться в том, что все плохое позади и сейчас все исключительно хорошо.

Понятно, что Ольга ждет от него бо́льшей помощи, но он не может. Ждут в другом месте. Поскольку прямая просьба не прозвучала, Колька с чистым сердцем распрощался и решил: «Куплю ей что-нибудь в центре. Подарок такой, чтобы прям дух захватывало».

Глава 20

Пока что воскресенье выходило невеселое. Обычно Колька, отоспавшись, летел на станцию, выгружался в центре родного города, а он всегда встречал, как после долгой разлуки. Потом трамвай доставлял его почти что к подъезду. Взлететь на несколько пролетов вверх — а там уж мама, отец, Наташка, стол накрытый. И даже если Оли с ними не было — случалось такое, — она все равно как будто была с ними. Мама даже не спрашивала, как у нее дела, как будто точно знала, что все хорошо. И чтобы было еще лучше, обязательно заворачивала с собой какие-нибудь вкусные вещи, гостинцы для Оли.

Палыч теперь на руководстве, и совершенно некогда ему проявлять свои поварские таланты. Однажды мама даже попыталась банку борща с собой передать, мол, разогреет, поест. Колька отказался, конечно, со смехом поведал Ольге, а она так расчувствовалась, что чуть не разрыдалась.

Бедная, бедная. Нервы ни к черту. Неужели Верка не понимает, что родная дочь скоро в петлю полезет? Совесть язвила: «А ты-то? Ты-то понимаешь? Сам при первом удобном случае рад свинтить, и пусть другие разбираются, раз не попросили, — та же Ольга».

Колька попытался совесть урезонить: как же, вот, поговорил с Сонькой, все порешал. И тогда совесть, червь неусыпающий, набросилась с новой силой: «Порешал ты, как же. Скажи лучше — идею подал, новую, свежую! То-то она чуть не ручки потирала! Тут уже не детский сад с репьями и прочей шушарой, это какой же простор для ее гнилой натуры!»

Так, все. Колька упрямо уставился в окно поезда, вырывая каждую мысль, пришедшую в голову, точно нарождающиеся сорняки.

Москва — вся в золотых бликах, зеленых, свежих деревьях, залитая светом, казалась ему теперь чужой, картонной, нарисованной. Точно попал в глупый кинофильм, где все выкаблучиваются, что счастливы и все хорошо, хотя и дураку видно, что за кадром война, беда, голод. Мелкие дураки с насыпи машут ладошками, какие-то машины гудят, как идиоты, на переезде, а напротив сидит тип в шляпе и жрет свое дурацкое мороженое.

Все кругом какие-то веселые, а он весь червивый, кишмя кишат внутри мысли, одна другой гаже и многоголовей.

«Что я наделал?! Зачем завел этот разговор? Треснул бы по шее, с кровати за ухо поднял бы да отволок домой — пусть попробуют что сказать! А так решил своим прикинуться — и надоумил, а на что — кто ее теперь знает?!»

Как же Сонька внимательно выслушала, улыбнулась удовлетворенно, точно услышав то, что хотела услышать. Будто получила благословение еще от одного человека, заслуживающего того, чтобы его слушать. Что она теперь, пойдет «корм» покупать? Пироги, пряники, подарки…

В животе, казалось, все замерзло. Вспомнилось, как Светка Приходько по наущению одной мерзавки травила военнопленного, с которым они даже дружили. Светка добрая — и то пошла да всыпала в соль крысиного яду. А недобрая Сонька — что она может натворить?

Мысль была до такой степени дикой, уродливой и страшной, что он не выдержал — голову обхватил и застонал. Тетка с авоськой картошки, сидевшая рядом, пересела. Колька уставился в грязный пол. Голова была тяжелая, как камень. Перед глазами маячила Сонька со своей улыбочкой, в ушах повторялось, как заевшая пластинка: «буду по-другому», «правду говоришь», «как папа».

«Да что у нее