Читать книгу - "Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов"

что, мол? Струсил? И какой смрад оттуда шел, как из погреба, только вонючий. Волька помнил, как давным-давно в родной станице вскрывали подпол в доме, из которого они бежали, спасаясь от фрицев. А те устроили в их добротном пятистенке свой подлый штаб, гестапо, и скидывали замученных прям туда. Когда начали вынимать тех, кто там, батька первый раз приложился к горилке, до того в рот не брал — и вот, пристрастился.

Давно это случилось, а папка до сих пор пил, а Волька — боялся и подполов, и темноты, и запахов вот этих. Но мужик он или нет? Он решительно взялся за ручку, потянул на себя и, не выдержав, зажмурился и зашарил рукой по стене. Волька же помнил: Колька Пожарский пробрасывал сюда свет, пристроил на крюк лампочку Ильича и специально сделал выключатель на уровне детского роста…

Вот и он, нащупал, ага… Волька щелкнул раз, другой — но сквозь полуприкрытые веки накатывала тьма — густая, как была. Волька все щелкал и щелкал, а света не прибавлялось. А живот уже не просто заявлял о себе, то, что в нем, уже прямо-таки направилось на выход, самостоятельно, не дожидаясь позволения. Волька решился, быстро, воровато открыл глаза, отворил дверь, вошел и зажмурился, как всегда. Открыл глаза — и сразу закрыл. Занес ногу — и тут как будто что-то дернуло, где-то на полпути до пола Волька все-таки глянул на пол. Ай! Прямо под ногами была та самая ужасная глубокая дыра! Зияла черная, как смола, бездонная, блестевшая странным, жирным бликом. Ни краев, ни дна, только зловонная яма.

Волька, на полпути остановившись, отвел ногу, чтобы перешагнуть эту страшную дыру — и тут нога внезапно ухнула вниз. Провалилась, увлекая за собой все легкое щуплое тело. Вонь ударила в лицо, он задрал голову, как утопающий, а полтела уже было там, в темном вонючем провале. Волька хватался руками, но влажные края доски, затоптанные, загаженные, скользили. Мальчик верещал, как заяц, бултыхаясь над бездной, где что-то булькало, пузырилось, воняло, и казалось, что кто-то поднимается оттуда, из жидкого ада.

— У-у-у-у! А-а-а-а! — Он все цеплялся, и все скользил.

Но тут сильнючая ручища ухватила его за рубашку, потянула вверх. Ворот душил, но Волька провис счастливым щенком, доверившись той руке.

Колька, злой, сонный, растрепанный, в одних подштанниках, выволок мальчишку из сортира, бросил на траву и заорал:

— Ты что?! Совсем без глаз?! Куда?!

Волька, хватая ртом чистый холодный воздух, захлебывался благодарными соплями, бормотал умиленно, пытаясь объяснить, оправдаться перед спасителем:

— Я… ик! Я не видел. Я… думал…

Он лепетал, лепетал, а потом притих, осознав, что его не слушают. Колька, зачем-то распахнув дверь, смотрел тупо внутрь, также напрасно щелкая неработающим выключателем. Потом сел, повозил пальцами по дощатому настилу у порога.

— Краска, — проскрежетал он, — краска, твою ж…

Лежала на деревянном полу клякса. Черная, блестящая, точно намасленная. Не отличишь от той самой дыры над отхожим местом. Колька даже не понял сначала, провел пальцем по фальшивке — да, нарисованная дыра. Нет, это не грязь, не деготь, не случайно кто-то что пролил. Это нарисовано, и нарисовано так похоже, что не отличишь от настоящей дыры над вонючей ямой.

Колька, кипя от гнева, поднялся, медленно огляделся — лампочка, которую он повесил этим вечером, на месте. И выключатель, вот он. И провод к нему ведет… Колька повозил пальцем и, не сдержавшись, выругался. Оторвано.

«Сонька. Падлюка. Обвела вокруг пальца, хорек скрипучий».

Он вышел. Волька уже поднялся и стоял навытяжку, глаза круглые, по щекам льются слезы, на трусах расплывается мокрое пятно. Колька дернул себя за волосы.

— Пошли, отмоем тебя. — И ободрил: — Не боись. Не скажу никому.

…Отмывая дрожащего пацаненка в холодной воде, Колька постепенно тоже остыл. Возникло четкое, твердое убеждение в том, что делать нельзя и что делать можно. Нельзя орать, угрожать, стыдить нельзя тоже.

А что же можно-то? Что-то же надо делать, иначе беда.

И не в том дело, что очередной глупый Волька ухнет в выгребную яму, — найдутся люди, помогут и вытащат, — а в том, что погибнет Сонька. Умная, талантливая, добрая девчонка погибнет. И что самое страшное, не одна. Одной скучно, компания нужна. И она обязательно ее сколотит — Колька помнил, как строптивая сеструха Наташка ходила за Сонькой, которая ее куда младше. Как телок, ловя каждое слово. А теперь Сонька мало того, что подросла, еще и поумнела, и проявляются у нее такие организаторские таланты, что становится не по себе.

Колька отвел Вольку в палату, уложил на койку, завернул получше в одеяло, отправился к Соньке — точно к себе, прежнему, военного образца. Все еще голодному, злому и, как загнанная крыса, готовому на все.

Стараясь не стучать пятками, Колька прошел по коридору, зашел в девчоночью палату. Косичек в лагере стало куда больше, аж на две комнаты-палаты.

Сонька занимала козырное место у окна — в авторитете девица.

«Делает вид, что спит. Ну да. Вон глазенапы так и мечутся». Колька подошел к окну, быстро осмотрел фрамуги — так и есть. Вскрыты и аккуратно пристроены на месте. Открывала, и не раз.

В палате все вроде бы спали. Колька опустился на корточки, так, чтобы его лицо было напротив Сониной мордочки, проговорил:

— Со-о-онь. Ты же не спишь, я знаю.

Видно было, как затанцевали глаза под веками, хотя они и были по-прежнему плотно сжаты.

— Да брось ты. Не спишь, не спишь, я знаю. Ты молодец, дельно придумала, и дыра как настоящая.

Молчание и сопение. Показалось или уголки рта дернулись?

— Ну дурачься на здоровье, мне и не надо, чтобы ты отвечала. Просто слушай.

Само собой, Сонька не ответила. Но и не отвернулась.

— Я ж знаю, что это ты подстроила. Знаю почему. Знаю я, что это такое, когда отца поносят, сам за такое морды чистил.

— Правда? — не открывая глаз, почти неслышно спросила она.

— Кого хочешь спроси. Пошли поговорим.

Сонька, поднявшись, посидела, испытующе посверлила глазом и, решившись, потянулась за платьем. Колька, все правильно поняв, вышел из палаты, сделав знак — жду, мол.

Он отправился в свой дежурный закуток, сел у стола. Долго, очень долго не было ничего слышно. Что, просчитался? Ушла опять пакостить? Но нет, век спустя, но все же чуть заскрипели под легкими шагами половицы, и появилась Сонька.

— Я тут, — зачем-то уточнила она, — продолжай.

«Смотрите на нее. От горшка два вершка, а велит — и ты делаешь». Но сейчас было не до гордостей. Колька, совершая невозможное — тщательно обдумывая слова и не делая пауз,