Читать книгу - "Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин"

сомневаюсь в успешности их усилий — им сейчас не до того, да и финансовые возможности ограничены. Но не учитывать их усилий я, как руководитель Манхэттенского проекта, не имею права. К тому же у них сильная школа. Так говорят наши физики.

—Вы также изолировали англичан, — сказал Рузвельт.

—Да.

—Хм, я испытываю некоторую неловкость перед Черчиллем. Он постоянно интересуется, почему британские ученые не допущены к нашему проекту? Кстати, русские тоже нажимают на союзнические отношения в этом щекотливом вопросе.

—Чтобы умерить их интерес, мы периодически подбрасываем кое-какую информацию. Она не способна нанести ущерб исследованиям, но демонстрирует нашу открытость. Что касается британцев… Знаете, я не понимаю этого их любопытства… Впрочем, мы докладывали вашему аппарату о визите лорда… как его, простите… Черуэлла в ноябре. По просьбе, как я понял, мистера Черчилля, я показал ему все, что можно было показать, кое-какие достижения… По-моему, он остался доволен.

Губы Рузвельта тронула ироничная улыбка. На самом деле он не возражал против отторжения физиков Великобритании от Манхэттенского проекта. Довольно того, что после сентябрьского совещания в Квебеке Черчиллю было сказано, что работа над атомной бомбой будет продолжена, однако использована она будет против японцев — с условием повторения до тех пор, пока они не капитулируют. Именно тогда советнику Черчилля по научным вопросам лорду Черуэллу была обещана встреча с Гровсом.

Рузвельт не стал развивать эту тему, он вновь спросил:

—Так все-таки, Дик, ваше мнение — как ускорить реализацию проекта?

С улицы доносился скребущий звук лопаты, убирающей снег. После непродолжительного молчания генерал с твердой убежденностью в голосе ответил:

—Получить мозги немецких физиков. И как можно скорее.

Уже совсем рассвело. Рузвельт выключил настольную лампу и посмотрел в окно. Стекла пенсне сверкнули холодным блеском.

Лишь теперь довольно равнодушный к окружающим Гровс, приглядевшись, обратил внимание, как постарел, осунулся президент. Крупное, обычно полное лицо точно смялось, одряхлело. Вокруг глаз залегли розовые тени, придающие облику Рузвельта очевидную болезненность, при том что кожа лба, щек и гладко выбритого подбородка в потоке пасмурного света отливала каким-то серо-голубым глянцем. Глубокие складки от носа к уголкам губ словно тянули лицо книзу, линия плеч обострилась, волосы поседели и сделались реже. «А президент-то сдал», — отметил про себя Гровс.

Это была простая, беспощадная правда. В последнее время здоровье Рузвельта все быстрее катилось вниз. Президентская гонка не прошла даром. Победное переизбрание на четвертый срок сопровождалось диагнозом стенокардии, атеросклероза и сердечной недостаточности; с повышенным давлением он жил уже несколько лет. Все эти медицинские заключения были не- медленно приравнены к государственной тайне, однако обмануть себя, как это бывало с другими, больше не получалось.

Ночь он не спал. Накануне, после долгих переговоров со Сталиным и Черчиллем о месте проведения конференции под кодовым названием «Аргонавт» (Рузвельт предлагал район Средиземноморья, Черчиллю было все равно), он согласился на встречу в Ялте. Де Голль был признан нежелательной персоной, поскольку к теме будущего мироустройства «правители в изгнании» не приглашаются. Черчилль предложил конец января. Сталин пока думал. Рузвельт не сомневался, он готов был отплыть из Америки на корабле ВМФ сразу после вступления в должность.

Он вымотался. Ему нужен был отдых.

По расчищенной от снега дорожке Гарри Гопкинс медленно катил коляску с сидящим в ней Рузвельтом, укутанным в шерстяное пончо. Холодное солнце тускло просвечивало сквозь пе- лену непогоды. На поляне неприкаянно застыли обмотанные пестрыми гирляндами елки. Ветра не было. С небес тихо спускались влажные хлопья.

—Свежесть, Гарри, — сказал Рузвельт, подняв подбородок. — Какая свежесть.

Навстречу попался чернокожий уборщик. Рузвельт пожал ему руку:

—Привет, Микки. Как супруга, еще не родила?

—Нет, мистер президент. Ждем со дня на день.

Свернули на заснеженную тропку и, обогнув конюшни, вы- шли на холм, с которого открывался просторный вид на Гудзон. Там остановились. Рузвельт снял шляпу и, закрыв глаза, сделал глубокий вдох. Потом он спросил:

—Что скажете, Гарри?

—По мне, так этот Гровс — большая шельма. Возомнил себя спасителем нации. Выкинул Силарда, как будто это он первым пришел к идее разработки ядерного деления. Но вынужден признать, свое дело он знает.

—Немцы, немцы… они постоянно бубнят о Wunderwaffe… Что там говорил Гровс про своих физиков? Дорогостоящее сборище идиотов и кретинов? В этой сентенции я бы акцентировал слово «дорогостоящее».

Гопкинс сел на скамейку рядом. Посмотрел на профиль Рузвельта. За годы сотрудничества с ним он так и не узнал этого человека. Решения президента почти всегда были энергичны и не- предсказуемы.

—Я не предполагал, что положение столь безрадостное. А генерал прав. Нам нужна их бомба. Как говорится, а la guerre comme à la guerre. В драке все средства хороши. Станем охотиться за немецкими физиками.

—Да, но вы запретили контакты с людьми Гиммлера. — Гопкинс закурил, затянулся и механически разогнал ладонью дым от сигареты. — А урановый проект в Германии контролирует СС.

—Вы о Касабланке? Помилуйте, на войне многие решения устраивают до того, как бывают приняты… Да и когда это было, Гарри?

Помолчав, Рузвельт сказал:

—Наверное, надо встретиться с Донованом.

Часть первая

Стоматолог из Ризбаха

январь 1945 г.

Берлин, Панков,

1 января

Берлинский холод — каменный холод: прусский обожженный кирпич, «кошачьи головы» булыжников, «свиные брюхи» шарлоттенбургских тротуарных плит из силезского гранита, отполированная миллионами ног базальтовая брусчатка, чередующаяся с бетонной фридрихштадтской плиткой, — всё выкрашено толстым слоем инея, всё веет безнадежным оцепенением. Холод камня зимой 45-го года смешивался с холодом отчаяния, нависшего над берлинцами тяжелой грозовой тучей. Несмотря на льющиеся из радиорепродукторов бравурные комментарии доктора Геббельса, ощущение надвигающейся катастрофы становилось все очевидней. В самом воздухе, пропитанном мокрой ледяной пылью, трепетало нечто такое, что гасило даже проблеск надежды на светлое будущее.

Впрочем, наступление в Арденнах обеспечило всплеск патриотического энтузиазма. Все только и говорили о внезапном прорыве линии обороны англо-американских союзников в Бельгии 5-й танковой армией генерала фон Мантейфеля и 6-й танковой армией СС обергруппенфюрера Дитриха; с уст не сходили имена фельдмаршала Моделя, оберштурмбаннфюрера Пайпера и, конечно, непобедимого Отто Скорцени, который, переодевшись в американскую военную форму, первым ворвался вглубь территории противника. Поговаривали, что уже окружена 1-я полевая армия США, что она даже и вовсе уничтожена после применения нервно-паралитического газа, что в рукаве у фюрера секретное «оружие возмездия», от которого нет спасения, и оттого-то он так спокоен и непреклонен, что знает, чем отплатить врагу,