Читать книгу - "Хороший, плохой, неуловимый - Николай Иванович Леонов"

отличие от Озеркина и Банина она происходила из относительно простой и скромной семьи врачей‐атеистов. Ее родители, онколог и окулист в районной поликлинике, не вели дома светско‐нервических разговоров о доминировании, усталости от жизни, творчестве и смерти. Не поднимали на дочь руку, не кричали на нее, не заставляли учиться, идти к Богу, кого‐то слушаться и к чему‐то стремиться. Степан Ильич и Ирина Юрьевна Лапины были благодарны судьбе за то, что их Ангелина здорова, не имеет вредных привычек и видит понятную ей цель в жизни. Из своей многолетней врачебной практики они вынесли урок, что добро самодостаточно, то есть не нуждается в подпорках из самоедства, упреков, тычков, наказаний, критики и других сомнительных костылей.

Работу Ангелины танатопрактиком они рассматривали не как свойственное психопатам влечение к смерти, а скорее как решимость делать очень тяжелое, но необходимое в мире людей дело. Что тут скажешь? Когда их первенец Васенька умер от онкологии в возрасте двух лет, они предпочли думать, что это математически объяснимое совпадение, и сожалели, что не могут уложить его в гроб не таким бледным. Такой спасительной казалась мысль, что он уснул до утра в спрятанной далеко колыбельке.

Появившаяся на свет через пять лет Ангелина будто услышала их молитвы. Она помогала другим пережить то, через что они сами с такой раной в сердце прошли.

И сейчас, когда руки их взрослой девочки убирали в чехол непригодившееся платье из плиссированного жоржета в морозной россыпи украшений, они не подозревали, что может найтись человек, которого ее работа разозлит.

— А кому можно оставить цветы? — Развязный говорок вошедшего в зал курьера в медицинской маске заставил ее обернуться. — На ресепшене, — мужчина ткнул большим пальцем воздух за своим плечом, — никого нет. В мастерских тоже.

— Да, простите, — смутилась Ангелина. Она посмотрела в окно и увидела каменщиков «Нейротраура», курящих во внутреннем дворике, у входа. — Я была здесь.

Он осклабился и скользнул глазами по ее строгому черному платью‐футляру. Ее начинало тошнить от его несвежей олимпийки, которая пахла больным телом, затхлым помещением, потом.

— Я заметил.

— А… — замялась Ангелина, протягивая руки, чтобы взять завернутые в бумагу цветы. — Для какой церемонии заказ?

— Та, что сегодня.

— Во сколько?

Он посмотрел на надпись, сделанную синими чернилами на руке:

— Елизаветы Колтовой.

— Хорошо. Я положу к приготовленным цветам, — пообещала Ангелина. — У дарителя есть какие‐то особые пожелания?

Он опять посмотрел на руку:

— Положите‐ка букет в гроб.

— Хорошо. — Она опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом.

— Это она? — Курьер указал пальцем на Лизу. — Именинница. Ой! Покойная. Как ее там? Колтова!

— Да. Это Елизавета Дмитриевна. Ваш клиент пожелал прислать карточку?

Курьер не сводил сальных глаз с гроба:

— Как живая! Ты ее мазала?

— Я делала грим. Да.

— Про такую не скажешь: «Краше в гроб кладут». Ты молодец!

— Я могу помочь чем‐то еще?

— Ну, отблагодари меня, раз неймется, детка!

— Простите?

— А! — Он натужно рассмеялся и сделал козу. — У-дю‐дю‐дю‐дю! Саечка за испуг! Чаевые гони.

Ангелина поняла, что соглашается, поскольку боится:

— Подождите, пожалуйста.

Он щелкнул жвачкой:

— Без проблем.

Она вернулась с деньгами из технического отдела:

— Вот, пожалуйста…

Зал был пуст. Чехол и вечернее платье от ливанского дизайнера Зухаира Мурада, которое мать Глеба подарила Лизе, исчезли. Копии помолвочного кольца на руке ее мертвой подруги тоже не было.

По пудровому наряду покойной рассыпались десятки прекрасных молочных, под цвет украденного платья, кустовых роз.

Ангелина тяжело опустилась на корточки, держась за живот. Ей хотелось позвонить Паше, но она знала, что сейчас он спасает друга из неприятностей. Скоро он со всем справится и приедет.

В следующую секунду она потеряла сознание и не узнала, что каменщики зашли выпить кофе и вызвали «Скорую» для нее.

* * *

Брадвин в очередной раз с негодованием отвлекся на дверь, в которую заглянул его помощник Илья Юдин:

— Виктор Павлович, нам на похороны ехать нужно.

— А мне искать убийцу, Юдин. Хотя чего его искать? Вот же он! — Брадвин протянул руки к Глебу.

— Очень артистично! — съязвил тот.

— Виктор Павлович, при всем уважении…

— Я тебе твое уважение сейчас знаешь куда засуну? Юдин, от греха подальше… — вздохнул Брадвин, — закрой ты эту чертову дверь!..

— Я буду здесь, если что.

— Да кому ты нужен. — Брадвин шумно выдохнул. — Итак, Озеркин, мы снова одни. Давай еще раз. Итак, ты ждал девушку дома. Ее телефон не отвечал. Ты пошел на поиски. Направился на набережную, к дому, который был связан с начатым вами самовольно…

— Самостоятельно.

— Самовольно. Расследованию.

— Как угодно.

— Потом тебе было угодно отобедать.

— Взять кофе.

— И вот ты пьешь свою горячую бурду, совершаешь променад, пока в подвале за стенкой…

— Если вы думаете, что мне легче от понимания, как близко она была в тот момент и что я мог сделать всего несколько шагов, чтобы это все прекратить!..

— Я думаю, — Банин приблизился к Глебу, — что ничего ты прекращать не хотел, потому что сам это делал.

Глеб сжал кулаки. Он понимал, что рукоприкладство не выход и нападение на собственное начальство — на сотрудника правоохранительных органов при исполнении — будет расценено как минимум как отягчающее обстоятельство. Но так хотелось спустить пар.

— Ты привел Лизу в тот холодный подвал. Набросился на нее. Связал. Стянул волосы скотчем. И сделал все, что давно хотелось… — продолжал давить Брадвин.

Глеб рванулся к нему, мысленно послав куда подальше и без того дышащий на ладан самоконтроль, но Брадвин не успел ощутить удовлетворения, потому что дверь снова открылась.

— Юдин, я тебя убью! А Береговы пойдут по этапу за укрывательство беглого преступника.

— Я не Юдин, Виктор Павлович. Рада вас видеть, — раздался в безрадостном кабинете грудной женский голос. — Меня не вышвырнешь и на каторгу не сошлешь. Здравствуй, Глебчик, мой дорогой!

К Озеркину грациозно приблизилась невысокая и стройная пожилая женщина с золотисто‐медовыми волосами до плеч, с аристократическими чертами лица. Женственные лодочки, женственный деловой костюм а‐ля Коко Шанель и бриллианты явно были частью ее повседневной одежды.

— Елена Леонардовна Супрун, целую ручки. — Брадвин приветственно раскинул руки. — Какими судьбами?

— Я, — она указала глазами на Озеркина, — адвокат семьи.

— Значит, — Брадвин удовлетворенно улыбнулся, — все‐таки вся семейка в деле.

— Любовь Евгеньевна просто защищает сына от полицейского произвола. Моему клиенту предъявлено какое‐то обвинение или я могу отвезти его в похоронное агентство, где он оплатил прощальную церемонию? — со сдержанным достоинством поинтересовалась Елена Леонардовна.

— Да пожалуйста! — буркнул он. — Дело в прямом смысле святое.

— Спасибо. С вами, как всегда, приятно иметь дело.

* * *

— Елена Леонардовна! — Глеб тепло обнял ее, когда они оказались на улице. — Спасибо, что вы здесь. Но помощь